ФРЕСНО, КАФЕ "Аракс"
Проклятая война 1918 года была позади. Мужчины Фресно давно возвратились
из армии и сняли военную форму.
Конечно, с наступлением мира люди чувствуют себя свободнее, но я должен был
каждый день продавать хотя бы по двадцать экземпляров “Ивнинг геральд”, чтобы
сохранить свое место на том углу, где я торговал газетами. Теперь, однако,
настали времена, когда продать хотя бы десяток газет было делом не из легких.
Никто покупать не желает, нужно каждую газету уметь всучить. В газетах бывают
новости обо всех странах мира, даже о совсем новых, как, скажем, Литва или
Албания, а вот об Армении почти никогда не пишут. И все же наши старики как-то
проведали: там что-то происходит, и они собирались в одном из кафе и толковали
об этих событиях.
- Ну вот, - начинал кто-нибудь из собравшихся в кафе “Араке” на Айстрит, -
целых два века мы терпели рабство, а теперь, наконец, у нас собственное правительство.
- Почему это два? Не два, а три! - восклицал другой. - Вот положить бы конец
этим бойням, и увидите: двадцать лет не пройдет, как население вырастет и
станет не меньше, чем прежде.
- Мы потеряли около миллиона соотечественников.
- Миллион?! Два миллиона, а то и все три.
- Откуда же три, - раздается чей-то сердитый голос, - если перед началом войны
армян-то всего было меньше двух миллионов?
Кто-нибудь еще такой же горластый и не очень осведомленный поднимает крик:
- Чушь! В 1890 году армян было больше пяти миллионов, а сейчас нас меньше
миллиона. Чтобы достичь прежней численности, нам нужно по крайней мере лет
сорок мирной жизни. Вот когда увижу, что мы по-настоящему свободны и независимы,
захвачу своих семерых сыновей и поеду домой, в Армению. Здесь не жизнь.
- По-твоему, жизнь во Фресно - не жизнь?
- Именно. Кто мы здесь такие? Мы здесь армяне - и больше ничего. Вот кто мы
такие.
- Ну и что?
- Да кто такие здесь армяне? Ничто, хуже чем ничто. Нас здесь вообще недолюбливают.
- А за что нас любить?
- Другими словами можно сказать: они нас ненавидят. Посмотрят на тебя, и сразу
чувствуешь: они нас терпеть не могут.
- Кто это так смотрит? Ты о ком?
- Не хуже моего знаешь о ком! Об американцах.
- Со мной такого не бывает, а раз с тобой случается, значит, надо к тебе приглядеться
получше, - может, и не зря американцы на тебя смотрят с ненавистью.
И внимательно разглядывая собеседника, говоривший добавлял:
- Да, их винить трудно. Хоть бы ты усы подстриг, что ли.
- Ты хочешь сказать, что ты американец и можешь мне указывать, стричь мне
усы или нет? А почему ты совсем без усов?
Но тут вмешивался кто-нибудь из слушающих:
- Господа, разве в усах дело? Если американцы нас не очень любят, надо спросить
самих себя отчего.
- А ты сам что думаешь на этот счет?
- В общем, по-моему, мы должны согласиться, что большинство наших здесь, во
Фресно, - армяне не из богатых.
- Армяне и в Армении, и во Фресно одинаковы - они живые люди. Если нас ненавидят
американцы за то, что мы живые, если их ненависть невозможно снести, то остается
одно из двух: либо покончить с собой, либо не обращать на их ненависть никакого
внимания.
- Ну чего раскричался? И вообще мы слишком много кричим. Американцы на улице
по одному нашему крику знают: кафе “Араке” - место сборища армян.
- А почему они не должны знать, что это армянское кафе? Им больше понравится,
если это будет англичанское кафе?
- Не англичанское, а английское. И, во всяком случае, я думаю. будь в нашем
кафе поспокойнее оно бы им больше пришлось по вкусу, - всем нравятся люди
цивилизованные.
- Мы были цивилизованным народом еще до открытия Америки!
- И все же американцы так не орут.
- Ха! У них кишка тонка так кричать.
- Какой толк спорить с армянином о цивилизации?
- Ну иди живи среди американцев, будь американцем. Вон ты как чисто выбрит,
и лицо у тебя белое. Иди и помоги им стать цивилизованными.
- Господа, - раздается голос со стороны, - здесь же кафе. Мы приходим сюда
выпить чашечку кофе, покурить, сыграть в карты или в нарды.
- Только это не главное, сэр. Мы приходим сюда узнать новости. Я хочу знать,
что происходит в Армении.
- Мы получили свободу. У нас свое правительство, свой язык, церковь, законы,
порядки, искусство, газеты и все остальное, что нужно уважающему себя народу.
- Слава Богу!
- Ты благодаришь Бога! Можно тебя спросить за что? За то, что погибло четыре
миллиона армян, а горстка оставшихся объявила себя свободным и независимым
народом? Ты что, протестант, что ли?
- Я принадлежу к нашей святой церкви.
- Тогда сделай одолжение, не возноси Господу хвалу за то, что нам было дано
потерять с начала столетия в пять раз больше, чем нас осталось. Благодари
Господа за воду, если хочешь: без нее не сварить кофе, не вырастить табак.
Бездельничаем в этом кафе всю свою проклятую жизнь, вместо того чтобы гордо
погибнуть, а еще называем себя армянами. Называй себя, если тебе нравится.
Я не могу.
- Если ты не армянин, то кто же ты такой?
- Я стараюсь стать армянином вновь, а заодно помочь тебе и другим спорщикам
собраться с духом и принять самое важное решение в жизни. Нужно выбирать одно
из двух: если мы армяне и если мы на самом деле свободны и независимы, то
что же мы, Господи прости, делаем здесь? Давайте решать - мы все должны вернуться
на родину, а если нет, значит, мы уже больше не армяне, и тогда нечего горло
драть понапрасну.
- По-твоему, мы больше не армяне, если не вернемся в Армению! Ты это хочешь
сказать?
- Я хочу сказать, что три моих сына и говорить толком по-армянски не умеют.
И ни читать, ни писать. Им не нравятся их имена: Вар-тан, Тигран, Гайк. Они
называют друг друга: Уолт, Дик, Айк. Больше того - им не нравится наша фамилия.
Фамилия Караденизьян, видите ли, слишком трудна для них. Моя фамилия, фамилия
моего отца и отца моего отца. Какая-то полоумная учительница в школе заменила
ее на Гарднер, с ее изящным ротиком ей трудно было произносить Караденизьян.
И теперь их фамилия Гарднер.
- Что же ты за человек, если позволил своим детям отказаться от фамилии, от
фамилии, которую носишь ты?
- У них есть мать...
- Она что, англичанка? Ты это хочешь сказать?
- Она армянка, но кончила школу в Маунт Холиок. С самого детства, Господи
спаси нас и помилуй, и говорит по-английски, и пишет, и читает. Кто ее знает,
может, она себя и вообразила настоящей англичанкой.
- У нее что же - светлые волосы?
- Рыжие, а глаза голубые. Ну, тогда точно, это у нее от англичан. От крестоносцев.
Они на всех, с кем сталкивались, оставляли свою отметину. Теперь уж это от
тебя не зависит. Придется смириться - ее сыновья, твои сыновья станут англичанами.
- Американцами, а не англичанами. Она все твердит: “Мы должны быть американцами.
Это наш патриотический долг. Мы должны отдать нашей новой родине все лучшее,
что у нас есть”. Что же тут поделаешь? Я как-то сказал сыновьям, что Армения,
наконец, стала независимой. Но это произвело на них такое же впечатление,
как если бы я сказал им, что на винограде в саду зеленые листья. Они даже
ответили не по-армянски. Они сказали: “Уи ар глэд, дэд”. Не отец, не гайрик,
а “дэд”. И это все. Я им говорю здесь же, при матери, а она стоит с этой своей
маунтхолиокс-кой улыбкой, что они должны начать заниматься в армянской школе,
учиться читать, писать и правильно говорить по-армянски, одним словом, готовиться
к возвращению в Армению. Мы же должны будем принять на себя ответственность
за нашу родину! Но они все трое улыбаются, так же как их мамаша, и я от этих
улыбочек сбежал сюда: здесь и накурено, и шум, и гам, а все-таки жив здесь
еще армянский дух.
- Твоя проблема - личная, а не национальная.
- Все проблемы - личные, -вступается кто-то за огорченного отца. - Но они
становятся национальными. Проблема этого славного человека - это насущная
проблема армян во всем мире. Должны ли наши дети быть армянами или американцами?
И если случится, что мы уедем во Францию, - французами и так далее? Мы помним
Армению, а наши дети нет. Значит, они должны меньше любить единственную страну,
которую знают, чем страну, откуда их родители? Разве можем мы этого от них
ждать? И сколько еще будем от них этой любви требовать?
- Но три ваших сына... Как, вы сказали, их зовут?
- Вардан, Тигран и Гайк.
- Да. Так вот вы сами сказали, они не только отказываются ехать в Армению,
но даже ходить в армянскую школу.
- И называют друг друга Уолт, Дик и Айк, - добавляет их отец с отвращением.
- Да. Да. Уолт, Дик и Айк. И они предпочли фамилию Гарднер, не так ли? Ну
вот, мы должны вычеркнуть их. Они больше не армяне, они - американцы. Они
ничего не станут делать для Армении. Вопрос в том, что мы сделаем для Армении?
- А что мы можем сделать? Пить кофе, курить, играть в карты и разговаривать.
Мы не говорим, мы орем. Американцы ненавидят нас.
И так без конца, и я хочу понять, в чем же истина, понять не только Армению,
но любую страну. И не только армян, но любой народ.
Во Фресно три кафе, и после войны я взял за правило каждый день заглядывать
в каждое хотя бы на минутку. Все равно на моем углу никто не покупал газеты,
и вообще я был не прочь избавиться от своей торговли. Мне вновь и вновь хотелось
смотреть на этих стариков и слышать что-нибудь об их родине... нашей родине...
Моей родине.
Кафе “Араке” назвали по имени этой реки, но оно словно воплощало всю Армению.
Оно было самое большое, шумное и людное из всех. Раньше в нем был просто склад.
Его арендовали три партнера - теперь хозяева кафе, они собственноручно варили
и подавали кофе.
Вдоль стены направо стояло двенадцать столиков для игры в нарды и карты. Столько
же столиков - у противоположной стены, для любителей посидеть, покурить, выпить
кофе и поболтать.
Здесь на каждом столике большой кувшин с водой и четыре стакана. В кафе продавался
большими пачками золотистый измирский табак для самокруток - их предпочитали
посетители кафе. Здесь можно было также купить наргиле.
Ни одна женщина никогда не показывалась в кафе, хотя никакого запрета вроде
и не было. Они просто не ходили туда - так же, как не ходят женщины в городах
и селах Армении. Видимо, считалось, что кафе создано прежде всего для того,
чтобы мужчины могли поговорить без женщин. Мужчины шли в кафе, а женщины ходили
в гости, угощали друг друга, шили, беседовали, и это скрашивало их жизнь.
Визиты в “Араке”, “Еттем” и “Арарат”, находившиеся совсем рядом с моим углом,
я оправдывал перед самим собой надеждой продать газету, хотя на самом деле
никто у меня там газет не покупал. Но это не имело значения.
Время от времени кто-нибудь брал у меня газету и, просмотрев первую страницу,
быстро перелистывал остальные, аккуратно складывал и возвращал мне, иногда
кивнув в знак благодарности, иногда перебросившись со мной несколькими словами,
а иногда с возмущенным видом, может быть, потому, что в газете ничего не написали
об Армении. Это не сердило меня. Наоборот, я был рад: у меня хоть есть предлог
поболтаться здесь и послушать разговоры взрослых. Меня влекло в эти кафе,
где собравшиеся шумно бранили друг друга, выкрикивали по-турецки очки, бросая
кости, тасовали, сдавали карты, шлепали ими по столу. Что-то здесь придавало
смысл и значительность моему существованию, а может быть, помогало ощутить
радость от сознания своей незначительности по сравнению с тем всеобъемлющим,
в котором ты растворен, радость от того, что ты частица народа, его общности,
его воспоминаний, борьбы и неудач; ведь даже неудачи исполнены бурной жизненной
правды, которая не признает, отвергает неудачу.
- Это мы, - что-то говорило во мне. -И ты только посмотри, послушай нас, мы
кажемся помешанными, кричим, как безумные, друг на друга, но это потому, что
в нас все-таки бурлит жизнь. Потому, что все-таки мы - это сама Армения.
Но потом мне вдруг приходит в голову:
- К черту Армению. К черту наши безумные лица, нелепую злость и нелепое одиночество.
Каждый за себя, и я за себя. Какое мне дело до этих посторонних людей, глазастых,
усатых, вечно сердитых, беспокойных и недовольных.
Иногда я видел там кого-нибудь из родных. Кто-нибудь окликал меня, и мы улыбались,
глядя друг на друга: я с восемнадцатью газетами, которые нужно было продать,
и двоюродный брат моей матери Оваким, игравший в нарды. Или ее младший брат
Арам. Или дядя Арама, младший брат отца Арама - Гарабет, чьи большие черные
усы давно поседели. Когда мы сталкивались с ним лицом к лицу, он говорил неторопливо
и отчетливо, как всегда:
- Вилли, мальчик мой, зачем ты приходишь сюда, в это сборище никчемных стариков?
Ты не заработаешь и пятака среди этих бездомных нищих, этих разорившихся виноградарей,
зубных врачей, позабывших, как выглядят испорченные зубы, адвокатов, не имеющих
клиентов, редакторов, у которых нет никаких новостей для передовой, и ленивых
рабочих.
И, поглядывая при этом на виноградаря, рабочего, зубного врача, адвоката,
редактора, он добавлял:
- Каждый из них - это солдат без ружья, без родины, у него даже врага настоящего
нет, если не считать самого себя.
Он запускал при этом руку в карман и вытаскивал пригоршню монет, чтобы отобрать
одну для меня, заранее зная, что я не приму этого подарка.
- Нет? Ты не возьмешь полдоллара? - И, опуская деньги обратно в карман, говорил
с гордостью: -Это, господа, мой племянник, сын Такуи - Вилли. Иди, Вилли,
не обращай на нас, стариков, внимания. Забудь.
Но я не мог забыть их, и я не мог забыть то, что не могли забыть они, - Армению,
на нашем языке -Гайастан, землю народа ‘Гай” -никогда не виданную мной далекую
горную страну. Как могу я забыть эту страну из-за того только, что я случайно
родился в Америке, в городе Фресно, штат Калифорния? И хотел я этого или нет,
- эти старики и я были одно целое. И что бы ни было, а я - частица Армении.
А в мои 12 лет я и думать не мог забыть себя.
И вот опять на улице, выкрикивая заголовки газет, разве не славлю я Армению
и свое собственное имя!
Да будь я проклят, если я забуду! Будь я проклят, если я когда-нибудь смогу
ее забыть!
Перевод с английского Г. Гаспарова
Дополнительная информация: |
Источник: Журнал “Армянский вестник” |
См. также: |
|