ОДНОЙ ЖИЗНИ МАЛО
Книга I: гл.1
гл.2 гл.3 гл.4
гл.5 гл.6 гл.7
гл.8 гл.9 гл.10
гл.11
гл.12 гл.13 гл.14
гл.15 гл.16 гл.17
гл.18 гл.19 гл.20
гл.21
Книга II: гл.1
гл.2 гл.3 гл.4
гл.5 гл.6 гл.7
гл.8 гл.9 гл.10
гл.11
гл.12 гл.13 гл.14
гл.15 гл.16 гл.17
гл.18
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В середине апреля снег стаял. Налетел весенний ветер и разогнал тучи. На
улицах стояла непролазная грязь. Местами у стен еще лежал лед, покрытый пылью. В армянском квартале, где мостовые были выложены туфом или булыжником, было чище.
Эрзерум, словно по мановению волшебной палочки, ожил. Распахнули двери лавки и маленькие магазинчики, закрытые зимой из-за лютых морозов. На улицах и на базаре теперь было много народу.
Эмину пора было собираться в путь. Но он не зря провел время в этом городе. Многие люди, жившие до сих пор в свое удовольствие, стали сознавать, что жили не так, как надо, что, подобно слепцам, попрошайкам, бродили по кривым улочкам этого восточного города, ели, пили, не задумываясь о том, что, по сути, они рабы. А сейчас поняли, что свобода дается тому, кто борется за нее.
Перед отъездом Эмин тайно, поскольку необходима была осторожность, встретился с Маркаром и Зайрмаром. Они договорились о приобретении оружия, о том, что будут хранить его в Хачванке и окрестных селениях, братья организуют людей, будут поддерживать постоянную связь с Мушем, Тароном и
церковью святого Ованеса, откуда Эмину будут своевременно передавать сведения в Эчмиадзин или, если он уже окажется в Грузии, в Тифлис.
За день до отъезда Эмин все-таки решил нанести визит Гукасу-эфенди. В конце концов, было бы просто неприлично не попрощаться с тикин Эрикназ.
Гукас-эфенди встретил его довольно сдержанно, но когда узнал, что Эмин уезжает, засуетился, казалось, даже обрадовался этому. Эмин сообщил, что пришёл попрощаться с тикин Эрикназ. Эфенди снова замялся, но потом быстро взял себя в руки и с обычной льстивой улыбкой произнес, что, к сожалению, ханум нет дома, она-де гостит у своих родных. Эмин поднялся и собирался откланяться, но тут эфенди заявил, что хочет отправить с ним, своим другом, в качестве провожатого слугу Саркиса. В первую минуту Эмин решил отказаться, но тут же подумал, а что, собственно, в том дурного, пусть слуга эфенди едет с ним. Одному в дороге нелегко.
С противоречивыми чувствами вышел он из дома Гукаса-эфенди, шел и думал о том, как изменчива натура человека. Однако назавтра, выехав вместе со
слугой Гукаса-эфенди из Карсских ворот Эрзерума на дорогу, ведущую в Баязет, он позабыл и о Гукасе-эфенди, и о его переменчивом характере.
С легким сердцем, предвкушая новые встречи и обдумывая новые планы, ехал Эмин на своем пегом. Грязь хлюпала под ногами, дорога местами была непролазной. Эмина это раздражало. Продвигались очень медленно. К тому же Саркис, этот ловкий и хитрый слуга Гукаса-эфенди, едва они отдалились от города, стал рассказывать о грабежах, разбойниках, которые, подобно шакалам, шныряют по дорогам, набрасываются на путешественников.
Саркис говорил о том, что вся долина от Эрзерума до Баязета и дальше к подножию Масиса занята курдами. А курды народ воинственный. Часть курдов
бросила кочевую жизнь и занялась земледелием. Эти не опасны, на них тоже нападают. Остальные живут бродячими племенами и промышляют грабежом. В районах Баязета и Алашкерта живут курды, отличающиеся самым свирепым нравом.
Эмин слушал его россказни и посмеивался про себя: у страха глаза велики.
Они отъехали уже довольно далеко, когда показалась небольшая группа людей.
— Курды,— рассмеялся Эмин.
— Не смейся,— сказал Саркис счет» серьезно.— Это не курды, их по одежде узнаешь. Но не дай бог встретиться с курдами.
Путешественников было четверо, все четверо — армяне. Впереди, на маленьком, но резвом муле ехал старик с такими длинными усами, что их было видно издалека, они торчали, словно рога, за ушами. За ним следовали трое более молодых и крепких мужчин в пестрых одеждах и повязках на головах.
Эмин пришпорил коня и быстро нагнал их. Люди направлялись из Эрзерума в Баязет, возвращались домой. Купили в Эрзеруме ткани и кое-что для дома.
Эмин обрадовался этой неожиданной встрече. Их стало больше. Зато Саркис совсем струсил. Теперь им не уйти от разбойников, ведь у шестерых можно взять больше, чем у двоих. А те вот-вот появятся, не заставят себя ждать. Эмин с усмешкой поглядел на старика баязетца, ожидая, что тот встретит слова Саркиса с презрением и рассеет тревогу. Но старик, покручивая длинный ус, покачал головой в знак согласия:
— Все верно, ага, все случается.
День прошел без происшествий. Но страхи и опасения бедняги Саркиса оказались не напрасными. На следующий день, когда солнце клонилось к закату, озаряя блестевшие вдали белоснежные вершины Арарата, на холме, у подножия которого кружила дорога, показались несколько всадников. Они появились неожиданно, остановились и долго смотрели на них.
— Ага, я уж и рассказывать устал, язык отваливается, а ты все не верил,— вздохнул Саркис, показывая на всадников, стоящих на вершине холма.— Курды! — Он произнес это так, словно радовался, что сбылось его зловещее предсказание.
— Повернем назад,— предложил один из молодых баязетцев,— а вдруг они нас не увидели.
— Не увидели...— простонал старик.— Черт их знает, может, они от Эрзерума за нами едут.
— Да, теперь уж никуда не денешься, теперь никто нас ни за какие деньги не спасет,— мрачно проговорил Саркис.
— Чему быть, того не миновать! — отозвался Эмин, который до этого напряженно всматривался в противоположный холм.— Поворачивать назад для нас смерти подобно.
Он задумчиво поглядел на своих спутников. Шесть человек, шесть всадников, три груженых мула и только два ружья, не считая его пистолетов.
— Невелико войско,— пробормотал он.— Один труслив, другой стар, остальные трое бог знает каковы.
Он вытащил из-за пояса пистолеты и крикнул:
— Эгей! Кто вооружен, пусть подходит ко мне справа, а кто нет, становится сзади!
— Ага,— сказал один из молодых баязетцев,— пощади: ведь у нас дом, детишки...
— Ты думаешь, если бросишься бежать, они тебя пощадят? Трусливых никто не любит.
Старик баязетец косо посматривал на молодых. Потом, словно застыдившись Эмина, круто повернул своего мула, подъехал к молодому, взял притороченную к седлу винтовку и сказал:
— Едем, ага! Горбатого могила исправит. Едем, ага! Я с тобой!
— Саркис,— приказал Эмин, — за мной!
Несчастный, съежившийся от страха Саркис глянул на старика, длинные усы которого подрагивали от возмущения, а может, от волнения, и подумал, что
оставаться одному нельзя. Он выпрямился в седле.
— Не бойся, ага, я с тобой!
Эмин понесся что было мочи. Старик и Саркис вомчались за ним следом. Но молодые баязетцы, растерянные и словно очумелые, продолжали топтаться на месте, не зная, что предпринять—идти вперед или бежать назад.
Курды, наблюдавшие с холма за тем, что собирается делать эта маленькая кучка людей, сняли с плеч и опустили длинноствольные ружья. Один, видать главарь, поднял руку и что-то прокричал. Остальные вскинули ружья и с дикими воплями, растерянные и переполошившиеся, скатились по склону холма — в сторону, противоположную той, откуда стремительно неслись Эмин и два его спутника. Они погоняли лошадей с таким бешенством, что в одно мгновение исчезли за соседним холмом. Все произошло молниеносно, как в сказке.
Эмин потянул лошадь за узду и остановился, удивленный этим неожиданным бегством. Что их так испугало? Саркис, забыв страх, следовал за Эмином по пятам. Он тоже остановился и, пожав плечами, громко рассмеялся:
— Ох и задали стрекача, ага-джан, ох и задали!
Но когда Эмин снова поднял голову и глянул вправо, где проходила плохо видная дорога на Баязет, то услышал цоканье копыт. Он сразу все понял: курды
бежали, увидев янычаров. Теперь, избавившись от курдов, они попадут к более страшным врагам. Он опустил руку и стал ждать в смятении.
— Из огня да в полымя, — сказал старик баязетец.
Эмин молча посмотрел на его морщинистое лицо, длинные усы и кивнул, соглашаясь. Он даже не глядел на Саркиса, представляя, в каком тот сейчас состоянии.
— Поедем назад, — сказал Эмин, поворачивая коня и спускаясь с холма туда, где в оцепенении стояли трое молодых баязетцев, в страхе глазевших на дорогу.
Немного погодя отряд янычаров нагнал их. Эмин надеялся только на одно: что солдаты состоят на государственной службе и его бумага поможет ему и остальным. Он потянулся к нагрудному карману.
Но бумага не понадобилась. Радости Эмина не было предела, когда он увидел среди янычаров своего знакомца Гасана Чауша.
Тот еще издали узнал Эмина, приветствовал его и, повернувшись к остальным, что-то сказал. Янычары хлестнули по спинам взмыленных коней и спешно, словно никого не заметили, поскакали дальше, обдав фонтаном грязи стоящих близ дороги молодых баязетцев.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — повернулся Эмин к Саркису и Вардкесу — так звали старика.
— И то правда, ага-джан, — разговорился Саркис. Он тяжело дышал, словно пробежал версту. — Здорово мы отделались и от курдов, и от османцев. Упаси нас бог от третьих!
— Эгей! — позвал Эмин стоящих вдалеке баязетцев.— Идите к нам, чего вы растерялись? Скоро стемнеет. И кто знает, где еще придется заночевать...
На следующий день, когда они спускались с возвышенности Кыз-Зиаре и Малый Масис был так близко, что казалось, протяни руку — и коснешься, они увидели подернутое голубой дымкой озеро. С четырех сторон его окружали горы, волны бились о берег, словно искали спасения и не находили...
— Балд-гёл*, — пояснил старик баязетец, заметив восхищенный взгляд Эмина.
_______________________
* Название озера.
_______________________
— Красиво,— отозвался Эмин,
Прежде, живя в Персии, в Индии, он был равнодушен к красотам природы. Но родная земля, ее природа волновали его до щемящей боли в груди.
— Да и то верно, у нас в стране армянской точно в сказке,— подхватил старик, сгоравший от желания поговорить. — Я слышал... — продолжал он, не дожидаясь, что ответит Эмин,— раньше в этих горах никакого такого озера в помине не было. А был всего-навсего один родничок малый. Пойдут, бывало, женщины по воду, откроют тот родничок, наберут воды, кувшины да плечо поставят и назад, а родничок закроют. И вот, говорят, как-то воротился домой беженец — такая уж у армян участь,— воротился беженец домой, побежала его молодая жена к роднику, мужу усталому водицы принести, да и забыла его закрыть. Утром пошли женщины по воду, глядят — нету родника, а на месте его
чистое, прозрачное озеро плещется...
— Хорошая история,— сказал Эмин.— Но настоящее-то название озера каково? Как его раньше называли?
— Знаешь, сынок, не припомню, мне ведь уже восемь десятков, его все Балд-гёлом называют.
Эмин достал свою карту и, не слезая с коня, стал молча рассматривать.
— Вот Арарат, вот долина, вот и река, впадающая в озеро. — Он покачал головой. — Старик,—произнес он,— мы потеряли наши горы, ущелья, поля, селения и города. Народ теряет свой язык, даже прежние названия забыл. Озеро, о котором ты говоришь,— наше озеро Гайлатва, известное исстари. А этот район, который сейчас называется Баязетом,— родовая собственность Багратидов, назывался он Коговит.
Эмин рассказал старику все, что знал об этих местах, что прочитал у Хоренаци.
Когда вдали замаячили какие-то горы, старик, тяжело вздохнув, произнес, что это горы Арнакар, уже близко к Баязету и Каракиту. Эмин добавил, что древняя крепость Баязета и церковь святого Григора, развалины которой стоят и до сегодня итого дня, тоже принадлежали Багратидам, а крепость Баязета в те далекие времена называлась крепостью Даронк.
Каменистая дорога незаметно выровнялась. Ехали ущельем. Эмин глянул вверх и остолбенел: взору открылась величественная картина Баязетской крепости на краю горы Арнакар. Крепость казалась частью горы, будто вырастала из нее. Высоко в небо взметнулись ее мощные каменные стены, грозные вековые башни, неприступные и наводящие страх.
«В такой крепости,— подумал Эмин,— сотни человек могут выдержать натиск тысяч врагов и жить. Жить?.. Но разве можно здесь жить сегодня?»
Они миновали ворота города и поехали по страшно грязным кривым улочкам. Эмин был и удивлен и разочарован. Город оставлял впечатление большой заброшенной деревни. Созданное века назад разрушалось временем и людьми, а новых зданий не возводилось. Ни одного приличного строения, ни одной прямой улицы. И над всем этим возвышалась серая громада крепости. Единственным ярким пятном выделялся купол минарета, который печально блестел разноцветьем своих плиток.
Нигде еще Эмин не видел такого нищенства, даже в Муше. Баязет попросту лежал в развалинах.
Старик объяснил, что Баязет расположен далеко от торговых путей и является скорее вооруженной крепостью, чем городом. Армян тут осталось очень мало, почти все ушли в чужие края на заработки, стали беженцами.
Эмин спросил старика, есть ли в городе каравансарай, тот отрицательно покачал головой и добавил:
— Что ты, ага-джан, откуда? Да и кто тебя отпустит? Сегодня ты мой гость желанный.
Дом старика ничем не отличался от остальных жилищ, которые Эмин увидел при въезде в Баязет. Построенный из огромных нетесаных плит, он напоминал издали груду камней. Крыша серая, земляная, пол такой же. Мебели в доме почти не было, если не считать обычной тахты, покрытой миндаром*, довольно большого стола и нескольких старых стульев. Угощение тоже было жалким. Нищенская постель, блохи — Эмин, усталый, озябший, никак не мог согреться, его мучили кошмарные сны.
_______________________
*Миндар — пестрый домотканый коврик.
_______________________
Он поднялся спозаранок, когда еще не рассвело. Было холодно, горный ледяной воздух обжигал. Эмин вернулся, разбудил Саркиса и приказал немедленно седлать коней.
На шум вышел старик Вардкес. Увидев, что Эмин готовится в путь, он попытался удержать гостя. Однако Эмин сказал, что очень торопится и не может больше задерживаться. Ему надо спешить в Эчмиадзин.
Как только небо на востоке заалело и раскрылись городские ворота, Эмин с Саркисом выехали из Баязета.
Сердце Эмина наполняла грусть. Здесь, на этой земле, угасла слава последних армянских царей — Багратидов, построивших эту крепость, от которой веяло безграничной тоской...
Трудной каменистой дорогой Эмин и Саркис выехали на Араратскую равнину и ровно
через двенадцать дней после того, как покинули Эрзерум, добрались до резиденции
католикоса — Эчмиадзина.
Эмина поразила плодородная Араратская равнина с ее мирным покоем, разлившимся весенним Араксом. Он, видевший Арарат уже неоднократно, подумал, что эта библейская гора не случайно стала символом Армении. Гордая, величественная, она находится в самом центре страны, на ее Араратской равнине. Здесь и духовный центр армян — Эчмиадзин, исторический Вагаршапат.
Он открылся их взорам сразу, этот древний армянский город, раскинувшийся на одной из возвышенностей Араратской равнины напротив священной горы. Куда ни кинь взгляд — виноградники и фруктовые сады. Работают люди. Они открывают укрытые на зиму виноградники.
За поворотом дороги сквозь листву деревьев Эмин увидел церковь святой Рипсиме. Окруженный крепкой земляной оградой, величественный храм гордо устремил ввысь свой тяжелый купол. Эмин на мгновение забыл о времени, он грезил наяву. Ему казалось, что страна его свободна, нигде никакого насилия, он входит в храм, в святилище...
Эмин очнулся, пришпорил коня. Торопился так, словно там, в Вагаршапате, его ждали.
Был ранний час, и звонили все колокола главного собора, словно приветствовали его. Эмин спрыгнул с коня под одним из кленов, окружавших церковь, отдал поводья Саркису, а сам переступил священный порог, чувствуя, что здесь, на каменных плитах двора, ноги не подчиняются ему. Наконец-то! Наконец!
Эмин не заметил, как оказался в церкви.
Народу было мало, да он ничего и не замечал. Дрожащей рукой поставил три свечи у иконы богородицы. Три свечи горели в Эчмиадзинском соборе, три свечи Иосифа Эмина — его надежды, веры и любви!
Потом он опустился на колени у места, куда по преданию ступил бог-сын. На этом месте и была возведена церковь*. Из окна, расположенного у самого купола, в собор врывался сильный луч света, пронзал полумрак и падал на каменные плиты. Эмин стоял коленопреклоненный, луч солнца озарял его лицо, и ему невольно вспомнились строки молитвы:
_______________________
* Эчмиадзин— дословно: место, куда, но легенда, спустился бог-сын — Христос.
_______________________
Свет, света творец, первый свет, чей дворец — неприступный свет!
Небесный отец! Кто хвалим сонмом духов, созданных от света!
Как наши души в свете зари, осияй твоим мысленным светом!
Он поднялся и медленно вышел. Надо было подумать о пристанище.
От звонаря Эмин узнал, что ночлег можно найти здесь. В церкви дают пищу и кров всем паломникам, пришедшим в Эчмиадзин, но только на три дня.
— Ты паломник, брат мой? — спросил звонарь, не отрывая взгляда от усталого лица Эмина и его странного облачения.
— Да, брат,— ответил он ему,— истинный паломник.
— Так пусть господу будет угодно твое паломничество,— благословил его звонарь.
— Да услышит он твой голос,— ответил Эмин и быстро вышел, не взглянув на старого звонаря, который удивленно смотрел ему вслед.
Три дня пробыл Эмин в отведенном для паломников жилище. Беседуя как-то с настоятелем церкви святой Гаяне епископом Агароном, он с удивлением узнал, что тот был знаком с его дедом Микаелом, и попросил у него пристанища.
Прямо напротив церкви Гаяне, во дворе находилось довольно большое строение из гладкотесаного туфа, оно было одноэтажным, с резными окнами и тяжелыми решетками. Здесь размещались члены братии и гости. Там в одной из комнат, сырой и темной, и поместили Эмина. Пробуждаясь ранним утром от звона колоколов и глядя в окно на купол святой Гаяне, Эмин думал о том, как это прекрасно засыпать и пробуждаться на родной земле, на земле твоих предков и, дай господь, твоих потомков.
Эмин не скрыл от епископа Агарона истинной причины своего приезда, рассказал ему обо всем. Он надеялся, что епископ поможет ему встретиться с католикосом армянским. Но как же поразился Эмин, услышав лаконичный и недвусмысленный отказ:
— Сын мой, не ты первый, не ты последний! Тщетны твои усилия!
Эмин сказал, что думал сначала отправиться в Арцах. Несмотря на то что нет уже Авана Юзбаши, остались его последователи, мелики Хамсы. Если поднимется Арцах, то волна протеста захлестнет Восточную Армению, достигнет Эрзерума, Карса, Муша, Сасуна...
Выслушав его, епископ Агарон холодно, беспощадно, так что Эмин вздрогнул, ответил:
— Сын мой, если нет Авана Юзбаши, значит, нет в помине меликов Хамсы. Распался их союз...
Епископ поведал о недавних смутах в Арцахе. После смерти Авана Юзбаши мелики страшно враждуют меж собой. Союз, существовавший при Юзбаши, рухнул, подобно крепости, построенной на песке, и под ее развалинами погребены все надежды на будущее.
Несколько дней Эмин не мог прийти в себя. Да и как можно было вынести все это? Ведь он находился почти у цели; преодолел тысячи километров, годы испытаний, горестей и тревог позади, и вот ныне все разбивается одним ударом. Как же выдержать такое?
С четырех сторон церкви снятой Гаяне могилы, надгробные плиты, потемневшие от времени, многие из них сровнялись с землей. Эмин бродил среди истертых, поблекших камней и думал, что все его благие намерения несбыточны. Вот этих людей когда-нибудь, в светлый час, помянут добрым словом. А осуществятся ли его помыслы? Настанет ли такой день и час, такая счастливая пора?!
Эмину казалось, что он больше не найдет в себе сил для борьбы, не вернутся надежды, как не возвратятся дни, проведенные в далекой Англии.
Нет, еще не все кончено! Да, он не поедет в Арцах. Сейчас это яснее ясного. Но не надо забывать о Грузии, о царе Ираклии. Правда, письмо к нему осталось без ответа. Однако из этого совсем не следует, что царь отказал. Возможно, просто ответ не дошел. Он сам поедет в Грузию. Но как двинуться с пустыми руками? Он должен просить хотя бы содействия его святейшества Акопа Шамахеци. Это, конечно, нелегко, но вполне осуществимо при посредстве епископа Агарона, он не откажет ему в этом.
На следующий день Эмин собрался обратиться к епископу Агарону, но, к удивлению своему, узнал, что католикос отбыл по спешному делу в Ереван. Тогда он решил упорядочить до его приезда свои дела, а когда святейший возвратится, заручившись рекомендательным письмом, немедленно отправиться в путь.
Он узнал, что в селении Паракар живет торговец вином, у которого есть связи с Тифлисом. Двести оставшихся цехинов, которые Эмин сэкономил за четыре месяца своего изнурительного пути, он собирался отдать этому торговцу, с тем чтобы получить от него взамен расписку, по которой он мог потребовать свои деньги в Тифлисе, у знакомого купца-армянина.
Однако случай все изменил. Через несколько дней он отправился к торговцу в Паракар и отдал ему деньги. Эмин расспрашивал торговца о жизни в Тифлисе, о самом городе, о стране, о дворце царя Ираклия. Сведения были неутешительные. Но он и не думал отказываться от своего намерения.
Распрощался он с ним довольно поздно. Солнце уже садилось, когда он выехал из Паракара. Торговец приказал своему слуге проводить Эмина до Эчмиадзина.
Слуга, сидя на осле, ехал впереди. Но чем сильнее погонял он своего бесшабашного осла, тем упрямее становилось животное и тащилось все медленнее и медленнее. Эмин велел слуге повернуть назад, сказав, что доберется сам. Он торопился, зная, что обычно, дабы избежать разбойничьих нападений, церковные ворота запирались за полчаса до захода солнца.
Оставив слугу торговца с его упрямым ослом, Эмин понесся вперед. Он летел стремглав прямо по полю, думая тем самым сократить путь. До монастыря оставалось около полумили.
Неожиданно перед ним возникло стадо баранов. Оно вышло из ближнего ущелья. Поняв, что из-за этого глупого препятствия он может опоздать, Эмин решил проехать сквозь стадо.
Это не понравилось пастухам. Увидев странную одежду незнакомца, его сапоги и шапку, они решили, что он нездешний. Особенно им пришлось не по нраву то, что всадник не обращал на них никакого внимания, хотя они кричали по-турецки и подавали ему знаки.
Собаки — их было шесть,— завидев быстро несущегося ездока, бросились за ним. Озверевшие четвероногие со злобным лаем накинулись на пегого коня и чуть не стащили растерянного Эмина с седла. Тот попытался вырваться из этого страшного окружения, даже кричал по-турецки, думая, что пастухи — турки, и требуя, чтобы они придержали собак. Но напрасно.
Тогда Эмин вынул пистолет — подарок лорда Нортумберлендского. Одним выстрелом он разбросал свору бешеных собак, одна из них, распластавшись у ног лошади, наконец затихла. Остальные, поджав хвосты, разбежались в разные стороны и продолжали подвывать издали.
Пастухи, которые до сих пор в основном посмеивались над незавидным положением всадника, сейчас разразились жуткой бранью. Они грозились пожаловаться католикосу, проучить пришельца за то, что он убил монастырскую собаку.
Эмин испуганно огляделся по сторонам. Так, значит, это монастырское стадо и стерегут его монастырские пастухи? Почему они тогда приняли его за турка? Почему стали кричать по-турецки? Он решил объяснить, кто он, подумал даже во избежание осложнений попросить прощения, однако, увидев разгневанных людей, только махнул рукой, сунул пистолет за пояс и, пользуясь тем, что дорога свободна, проскакал вперед.
Когда он подъехал к церкви святой Гаяне, уже стемнело. В окнах монастырских келий не было видно света. Привратник с ворчанием открыл ворота. Эмин хотел повидать епископа Агарона, сообщить о случившемся, но было уже поздно, и он подумал, что утро вечера мудренее.
Но утро началось недобро. Его призвали в патриаршие покои. Католикос еще не вернулся из Еревана, и архиепископ Петрос, этот церковник с волнистой
бородой, узким лбом и злым взглядом, накинулся на Эмина с жестокими упреками. Он говорил, что паломнику не пристало пользоваться приютом церкви, жить под ее кровом и наносить вред братии. Эмин попытался рассказать, как все было, но архиепископ не пожелал выслушать его объяснений и повелел немедленно арестовать.
Два послушника в черных одеяниях крепко схватили Эмина за руки. Он, конечно, мог одним движением отбросить от себя этих молодых служек, высвободиться и уйти. Но не сделал этого, чтобы не усугублять положения. Здесь, в церкви, у него еще были дела. Надо выдержать и дождаться возвращения из Еревана святейшего.
Эмина отвели в пекарню. Здание было двухэтажным. При входе Эмин на секунду задержал взгляд на красивом орнаменте: двуглавый орел — извечный символ армянских католикосов, а под орлом две змеи. Справа и слева он увидел два треугольных окна с решетками. Когда послушники провели его на второй этаж, расположенный непосредственно над пекарней, Эмин понял, что окна с решетками и были окнами его тюрьмы.
Сюда из пекарни проникали тепло и дым. Через несколько минут Эмину показалось, что он находится в преисподней — такая здесь была жара.
Он огляделся. Низкий потолок, в углу монах в рясе, маленький и толстый. Он все время вытирал потное лицо большим разноцветным платком, тяжко вздыхал, однако не сводил глаз с новенького. Второй заключенный, видать горожанин, с маленькими тонкими усиками, тоже неотрывно смотрел на Эмина черными глазами и мягко улыбался. На ногах у него были кандалы.
Один из послушников, старший по возрасту, по-видимому надзиратель, достал из кармана черной сутаны связку ключей и, открыв замок на кандалах, тотчас перекинул кольцо через ногу Эмина. Он покорно разрешил проделать это, так же как позволил привести себя сюда. Его мятежная душа перенесла и это унижение. Ведь он находился на родине. Он хорошо знал, что не совершил большого греха: убил по случайности, защищаясь, одну из монастырских собак. Он был уверен, что епископ Агарон и сам святейший вмешаются и его вскоре освободят.
— Брат почтенный, епископ Агарон не знает, что стряслось со мною, подай ему весть.
Эмин быстро достал один из оставшихся у него золотых и незаметно положил в карман надзирателю.
С тяжелым, щемящим сердце скрипом затворилась дверь этой необычной тюрьмы. Эмин тяжело опустился на солому, разбросанную прямо на полу, и застыл. Все так переплелось, что он был просто не в состоянии ли о чем думать.
Книга I: гл.1
гл.2 гл.3 гл.4
гл.5 гл.6 гл.7
гл.8 гл.9 гл.10
гл.11
гл.12 гл.13 гл.14
гл.15 гл.16 гл.17
гл.18 гл.19 гл.20
гл.21
Книга II: гл.1
гл.2 гл.3 гл.4
гл.5 гл.6 гл.7
гл.8 гл.9 гл.10
гл.11
гл.12 гл.13 гл.14
гл.15 гл.16 гл.17
гл.18
Дополнительная информация: |
Источник:
Эдуард Авакян,"Одной жизни мало". |
См. также: |
Ованес Гукасян, Воскан Ереванци |