Закарий Канакерци

ХРОНИКА

---

Содержание   Том I   Том II   Том III

---

/4а/ Глава I
ИСТОРИЯ И ПРЕЕМСТВО ЦАРЕЙ ПЕРСИДСКИХ

Желал бы я осветить здесь историю и преемство царей персидских и их времена, но не ведаю, откуда идет их начало. Однако знаменитый секретарь Трдата Агатангелос Латинянин и великий Мовсес Хоренаци ведут начало их истории от Аршака Парфянина и [доводят] до Артевана, поучительно знакомя нас с нею подобающе красочным и ярким слогом. Я же, заимствовав [порядок событий] из их повествований, напишу их здесь. Воздав должное вашей премудрости, да будет к вашим многим знаниям присоединено и это мое малое. Вот оно. После Александра Македонского, сына /4б/ Нектанеба, миром овладели четыре молочных брата его, звавшиеся Антиохами. Селевк стал господствовать над персами, марами и армянами и был назван Никанором, и оставался он [у власти] 31 год. А затем был Антиох, прозванный Теосом. На 61-м году [по смерти] Александра храбрый Аршак, происходивший от Хеттуры, из племени парфян, из Кушанской земли Бахл, выступил с большим войском и изгнал Антиоха, а иные говорят, что даже убил его. А сам стал господствовать над всем Востоком, над страной ариев и подчинил их своей власти, и правил он 30 лет. А после него многие годы [царствовали] дети детей его /5а/ до Артевана. В дни его (Артевана) царство Аршакидов было свергнуто персами. Об этом мы расскажем в своем месте.
Обратимся же к нашему повествованию. Процарствовав 31 год, Аршак умер. [Следом правил] Арташес, 26 лет; Аршак, лет; Аршакан, 30 лет; Аршак, 31 год; Аршез, 20 лет; Аршавир, 46 лет; Арташес, 33 года; Дарэ, 30 лет; Аршак, 19 лет; Арташес, 20 лет; Пероз, 33 года; Валарш, 50 лет; Артеван, 31 год.
В дни [царствования] Артевана ниспровергнуто было их владычество персами. Но [об этом] мы расскажем в другом месте, а [теперь] расскажем о преемстве армянских царей до Хосрова.

/5б/ Глава II
ЦАРИ АРМЯНСКИЕ

Когда стал Аршак, как мы сказали, царствовать над страной ариев, возвел он брата своего Валаршака в царский сан и, поставив его вторым после себя, послал с многочисленным войском в Армению, чтобы противостоять врагам.
Придя с великой силой, он овладел землей армянской и правил царством своим 22 года; следом правили: Аршак, 13 лет; Арташес, 27 лет; Тигран, 33 года; Артавазд, лет; Аршам, 20 лет; Абгар, 38 лет; Анан, лет; Санатрук, 30 лет; Ерванд, 20 лет; Арташес, 41 год; Артавазд, год; Тиран, 21 год; Тигран, 42 года; Валаршак, 20 лет; Хосров, лет. Здесь на некоторое время прервалось /6а/ царствование [царей] Аршакуни и Армении, а в Персии пало навсегда. Ибо был [тогда] персидским царем Артеван, а некто по имени Арташир, сын Сасана из Истахра, объединил вокруг себя весь род Пахлавуни, и с многочисленным войском пошел на Артевана, и убил его, и сам воцарился над всею Персией. Услышав об этом, царь армянский Хосров, исполненный великого гнева, решил отомстить за кровь сородича своего Артевана и, взяв войско свое, двинулся на Арташира и погнал его до [пределов] Индии, а сам разорил ту страну (Персию), опустошил, полонил и обезлюдил весь край. И поступал так одиннадцать лет, пока и сам он не был убит /6б/ Анаком, как повествует Агатангелос. А Арташир владел Арменией вплоть до прихода Трдата. А [теперь] мы расскажем о преемстве остальных царей армянских до их прекращения. Так, после Хосрова царствовал 56 лет сын его Трдат; Хосров, 9 лет; Тиран, 16 лет; Аршак, 34 года; Пап, 7 лет; Вараздат, 4 года; Аршак, 5 лет; Валаршак, лет; Хосров, 5 лет; Шапух, 4 года; Арташир, 6 лет; и пало царство армянское [и остается так] по сей день.

Глава III
О ЦАРСТВОВАНИИ АРТАШИРА

Стал царствовать Арташир над всей Персией, а затем сын его Шапух, [далее] Иездигерт, Пероз, /7а/ Ормизд, Хосров, Кават, Арташир, Хорэ, Хосров, Бор, Зармандухт, Иездигерт. До сих пор найдено нами преемство персидских царей, а далее – нет, ибо смешались царства их, падая там и тут, и не наследовал сын отцу. Овладевали царством кто незаконно, как Кара-Языджи, другие насильем, как Хромой Тимур, а иные обманом; вот почему и мы не смогли уточнить их преемство и не написали их имена, хотя могли бы [это сделать]. Но обнаружив, что за Джаханшахом царствовали преемственно дети детей его и до наших дней, мы написали [о том]. И не тяготясь, мы запишем здесь все, что гласит об их деяниях и поступках молва или что найдено нами в памятных книгах. /7б/ Напишем мы также даты, хотя и не начала царствования их, но напишем то, что найдем по ходу времени. Вы же будьте снисходительны, ибо таковы мои возможности. Недостающее восполните по своему разумению, а меня, хромого Закеоса, избавьте от осуждения. Да пребудете здравыми Духом Божьим. Аминь.

Глава IV
О ЦАРСТВОВАНИИ ДЖАХАНШАХА

Джаханшах воцарился в стране Атрпатакане и царствовал над всей Персией. Царствование его было намного удачнее, чем у прежних царей, и подчинились ему все персы и мары. И страх перед ним объял всю вселенную. /8а/ Однако я не ведаю, в каком году стал он царем. Впрочем, историк Аракел рассказывает, что «в 878 (1429) году Джаханшах взял крепость Шамшулда; в 893 (1444) году взял и полонил Ахалцхе; в 901 (1452) году взял Езнка». Столько услышали мы от Аракела. А из повествований других узнали, что в 910 (1461) году он выступил с многочисленными войсками и пошел в страну Ирак, разрушил и опустошил все царство персидское, вырезал всех и дошел до Тегеаполиса, то есть Исфахана, и горожане оказали ему сопротивление. Однако Джаханшах силою взял город и, опустошив, разорил и разрушил все строения, запрудил воды реки, что зовется Зантар, и затопил все, /8б/ ибо [дома] были глиняные. И так овладел он всей землею Ирака, и имя его прославилось по всей вселенной.
Выйдя оттуда, двинулся он на Ре и Хорасан и завоевал всю страну персидскую, а затем, вернувшись оттуда, пошел в стольный город свой, в Тавриз Шахастан. И вышел ему навстречу католикос Ахтамарский, владыка Закарий, со многими дарами. И принял его царь милостиво, ибо любил он христиан. И дал ему грамотою и владенною патриаршество Святого Эчмиадзина. И царица его, Бэкум-хатун, так же как и муж ее, Джаханшах, полюбила его.
Случилось, что князь Багеша восстал против него (Джаханшаха); царь послал на Хлат четырех полководцев с 12000 воинов, /9а/ и, придя [туда], разрушили всю страну, осадили крепость и были близки к взятию ее. То же самое хотели сделать и в Багеше, и в Муше, в Хуте и в Сасуне, и во всех их пределах.
Услышав об этом, католикос Закарий пошел к владыке мира царю Джаханшаху и царице Бэкум-хатун и добился примирения; и обратил он гнев самодержца в мир, а сам вернулся к себе, в величественную резиденцию – в Святой Эчмиадзин. И так как наше повествование не о католикосе, а о Джаханшахе, как было обещано нами вначале, то до сих пор мы с трудом смогли найти [сведения] о нем. Все, что найду я после этого, по порядку сообщу до наших дней.

/9б/ Глава V
О ЦАРСТВОВАНИИ ЯКУБА И О ЕГО СМЕРТИ

Джаханшах имел при жизни своей одного сына по имени Хасан-Али, мужа заносчивого и наглого, развратного и злого, разорителя и грабителя. За злой характер отец не любил его. И разъезжал он самовольно, скитаясь там и сям по земле Араратской. Услышав о том, что отец его отправился в Шираз и Керман, вознамерился Хасан-Али схватить католикоса, а тот, узнав об этом, бежал и высадился на остров Ахтамар, как о том рассказывает историк Аракел. А Джаханшах, вернувшись в Тавриз и узнав о злом поступке сына своего, сказал: «Он не может царствовать из-за своей надменности». Призвал он к себе внука своего Якуба и /10а/ сказал: «Дитя мое, отец твой из-за надменности своей лишился царства, но ты достоин, а посему будь мужественным и искусным в управлении и любезен людям. Остерегайся лишать покорных. Отца своего не выпускай на свет Божий, держи [его] в заключении до тех пор, пока умрет, а ты живи, царствуя над страной. Пока я жив, заботься обо мне, а когда умру – похорони. Бабку свою Бэкум-хатун почитай, как свою мать, и поступай с нею так же, как и со мной». Сказав это, он снял с головы своей царскую корону, /10б/ возложил ее на его голову и поклонился ему. А Хасан-Али, когда услышал наказ своего отца сыну своему, исчез бесследно, и никто не узнал, что с ним сталось. Но распространился слух, что он ушел в страну османов и стал товарищем разбойников, именуемых джалалиями. Якуб же царствовал над всею Персией и, выполняя завет деда своего, спокойно и мирно правил царством. И имел он сестру, которую выдал замуж за шейха Хейдара, сына ардебильского шейха Сефи. А они, муж и жена, задумали убить царя Якуба и самим стать царями, /11а/ так как Якуб не имел ни сына, ни дочери, которые могли бы наследовать царство. И однажды пригласили они царя на дружеский обед и, примешав к еде смертельный яд, поднесли ему. И когда он покушал, понял, [что отравили его], и заставил сестру и зятя своего [также] поесть [отравленное кушанье]. Так и умерли они втроем: Якуб, сестра и зять его.
Так и погибли они. Впрочем, я не нашел ни года воцарения Якуба, ни года смерти его.

Глава VI
О ЦАРСТВОВАНИИ ИСМАИЛА

Якуб, как мы сказали, умер от яда, однако, пока он еще дышал, /11б/ он приказал уничтожить весь род Хейдара, что и было исполнено. Имел он (Хейдар) сына одного, родившегося от сестры Якуба, по имени Исмаил, которого скрыли на острове Ахтамар. И произошли большие беспорядки и смута в войске персидском из-за падения царства. Тогда некий Альвенд, не царского, а другого рода, увидев, что остался народ без главы, объединил вокруг себя некоторых князей и самовольно стал царем. Охваченные недовольством князья послали на Ахтамар [людей], и привезли они оттуда Исмаила и показали войскам, [говоря], что это внук Джаханшаха и сын сестры Якуба, его следует посадить на царство. /12а/ Одобрили все это и посадили его царем. [Был он] мужем храбрым и сильным и могучим в бранном деле. Воцарившись, он изгнал Альвенда и подчинил войско. Воцарился он в 950 (1501) году. В 963 (1514) году взбунтовался некий Салишма, напал тайком на войско шаха и многих перебил. Шах послал против него войско и изгнал его и его войско.
О нем (о шахе) рассказывают так: выкапывал он в земле яму, пригонял барана и закапывал его в яму по рога, а сам, сев на коня, издалека вскачь устремлялся на него и, поравнявшись с бараном, наклонялся с лошади, хватал барана за рога, вытаскивал его из ямы и, трижды покрутив вокруг себя, бросал вперед, /12б/ так что конь не поспевал за ним, за что и был он назван «Гочкапан», что значит «Вздымающий баранов».
И рассказали царю османов султану Селиму о храбрости шаха. И он отправил к шаху послов [с вызовом] встретиться друг с другом на войне. Порешили на том и условились, что встретятся войной на равнине Ч[а]лдыр.
А шах, разыскав некоего Исмаила, своего тезку, представил его царем и назначил наместником, наказав ему: «Если, мол, случится, что меня убьют или полонят, ты останешься жив и станешь царем над твоим племенем ариев». И перед всеми вельможами принял этот наказ он, названный шах Исмаил, и был покорен истинному шаху.
В 964 (1515) году вспыхнула война, и от множества османских войск обратились в бегство войска /13а/ персов. И говорят, что 80000 янычар по пятам преследовали шаха. Шах с немногими мужами ускользнул от них и скрылся в каком-то месте. А они поймали Исмаила, названного шахом, думая, что это настоящий шах, ибо имел он шахские отличия. Взяли и повезли его к своему царю Селиму. И спросил его Селим: «Ты ли шах Исмаил, внук шейха Сефи и сын шейха Хейдара?» Ответил Исмаил: «Недостоин я называться шахом, я лишь недостойный слуга шаха. Ибо хотя я и тезка его, однако это имя мое не делает меня великим, но я покорный слуга тезки моего шаха Исмаила – господина моего». Селим сказал: «Прокляни свое племя, и я дам /13б/ тебе свободу». Отвечает Исмаил: «Проклятие тем, кто отрекается от племени своего, проклятие и тебе, ибо ты мар, не имеешь ни закона, ни исповедания, ни веры и ни религии». Услышав это от него и [увидев] презрение к себе лично и к племени своему, приказал он (Селим) побить его камнями. А он беспрестанно восхвалял племя свое и проклинал и хулил османов, говоря: «Подите расскажите тезоименному господину моему, что, мол, твой слуга-тезка из любви к имени твоему стал шеитом и ты не оставь [без мести] кровь мою язидам-курдам и не позволяй мотылькам садиться на мою могилу». /14а/ И побили его камнями, и он умер. А другие пленные, что были там, освободившись после обмена, отправились и рассказали [о том] шаху, вследствие чего певцы персидские сложили песни о нем соответственно речам его. Шах же, услышав о смерти Исмаила и его наказе, разослал строгий указ о призыве по всей своей державе. И собрались, прибыли в бесчисленном множестве не только воины, но и простолюдины, и земледельцы, и даже женщины. Открыл шах свою казну и щедро одарил всех жалованием и [взывал к ним] идти на османов. А соглядатаи пошли и рассказали о том Селиму. Но он усмехнулся и, издеваясь, говорил: «[После того], что он /14б/ увидел и получил от меня, как посмеет он пойти на меня?» Посему собрал он войско свое и пошел на Дамаск, то есть Шам.
А шах выступил с войском и пошел на страну османов и многие местности разрушил и опустошил, и многих полонил. И разыскав одного турка по имени Селим, приказал побить его камнями в отместку за Исмаила и вернулся с большой добычей в Тавриз. Вскоре он умер в 975 (1526) году, процарствовав 25 лет.

Глава VII
О ЦАРСТВОВАНИИ ТАХМАСПА

В 975 (1526) году следом за отцом своим воцарился шах Тахмасп. Муж благодетельный, строитель и друг христиан, не жадный, умеренный в еде, питье и одежде, он наряжался не богато, /15а/ но так, как одевались простые люди. И был он милосерден, почему и пожаловал всем половину налога за 15 лет. Очистил страну от воров и разбойников, а также наглых и бесстыдных женщин, что сидели на улицах и у постоялых дворов, открыто занимались блудом и платили царям налог, – от них он избавил полностью землю царства своего. Отменил он и подорожные пошлины и на всех стоянках построил постоялые дворы и вырыл на всех дорогах колодцы. И в его время почти не осталось незастроенных мест. В суде был справедлив и правосуден. И так он правил своим царством во [все время] своей жизни.
В 990 (1541) году озлобились грузины и стали грабить и избивать дубинами всех персов, приезжавших в Тифлис. Услышав о том, с большим войском пошел на них, захватил Тифлис /15б/ и всю область и вернулся в Тавриз. И улучшил он все городские порядки, моты, капичи, меры [длины] и веса, [устав, порядки] ремесленников, лавки и постоялые дворы и вообще все, [что касалось] городской торговли, купли и продажи, а нарушителей казнил. И никто не мог мошенничать, ибо предавали мучительной смерти.
А царь индийский по имени Хума, услышав о мужестве его, прибыл к нему со многими дарами, побыл [у него] некоторое время и вернулся с миром.
У шаха был брат один по имени Алкас, который при вступлении брата на трон бежал, боясь, что убьют [его]. И вот появился он и пошел к хондкару и в 997 (1548) году повел его на брата. Хондкар совершил много преступлений, /16а/ разрушив и полонив многие места. Тогда царь Тахмасп пошел на землю османов, разрушил Хнус, Басен, Арзрум, Дерджан, Кеги, Баберд, Езнка, Спер и многие другие места и [затем] вернулся в Тавриз.
Вспыхнули усобицы между двумя сыновьями царя османов; в 1008 (1559) году начали [они] между собой войну в Иконионе, то есть Конии. Селим победил Баязида и заставил его бежать до Арзрума. И [Баязид], выйдя оттуда с четырьмя сыновьями и 30000 людей, пошел к шаху Тахмаспу, который принял его вместе с сыновьями и войском и отправил в Хзиран, то есть Казвин. Поэтому певцы персидские сложили /16б/ хвалебные песни о Баязиде.
В это время царем над племенем грузин был некто по имени Симон. Услышав о прибытии Баязида к шаху, он понял, что никто не может противостоять ему, и сам добровольно пошел в 1025 (1576) году к стопам шаха. И царь Кахети Александр послал заложником к шаху сына своего Константина. И находились при нем (Тахмаспе) оба – Симон и Константин.
Этот шах Тахмасп имел много детей. Старшего звали Исмаилом, и был он большим лиходеем. И отец посадил его в какую-то крепость, дабы оставался там до дня смерти, а сам шах Тахмасп умер. Одни говорят, что умер он своею смертью в 1022 (1573) году, /17а/ иные говорят, что задушен в бане в 1027 (1578) году. Истина известна лишь Богу, которому ведомо все.

Глава VIII
О ЦАРСТВОВАНИИ ИСМАИЛА

Повествование об Исмаиле вызывает сомнение, ибо историк Аракел говорит о трех Исмаилах: один – сын Хейдара, отца шаха Тахмаспа, умершего в 975 (1526) году; второй Исмаил, говорят, [начал царствовать] в 1023 (1574) году, процарствовал два года, умер в 1025 (1576) году; и тогда освободили из крепости меньшего Исмаила, и воссел он на трон. Так повествует Аракел. Молва же говорит, что сначала умер шах Исмаил, а жена его была беременна и родила сына, названного /17б/ по имени отца Исмаилом, и принял его шах Тахмасп, ибо была она матерью обоих. И стал царствовать он вслед за братом своим шахом Тахмаспом с самого начала 1023 (1574) года, но не дожил и до конца года, как умер. Третий же Исмаил, сын шаха Тахмаспа, которого (Исмаила) отец посадил в крепость, услышав о смерти Исмаила, вышел из крепости и начал царствовать в 1024 (1575) году. О нем вардапет Ован Цареци говорит, что сей Исмаил убил семерых своих братьев, а затем начал уничтожать князей, кого явно, а кого тайно: хотел истребить всех князей. Узнав об этом, /18а/ войска сообщили правителю Тавриза Амир-хану и правителю Араратской страны по имени Тохмах-Махмут, и они, прибыв, убили его тайно, и никто не узнал о смерти его. И, так как не творили суда, уверяли, что он отправился лазутчиком в стан вражий и через год вернется, а позже сообщили о гибели его. Царствовал он три года.

Глава IX
О ЦАРСТВОВАНИИ ХУДАБЕНДЕ

Сей Худабенде был сыном шаха Тахмаспа и братом Исмаила. Отец его Тахмасп отправил его в Хорасан и вверил ему всю /18б/ страну. И прибыв [туда], стал он господствовать над ними. Был он [человеком] распутным и подслеповатым. Войска, увидев, что осталось царство без наследника, отправились, привезли его, трусливого и нерадивого в делах войны, и поставили царем в 1027 (1578) году. На втором году его [царствования] пришел Лала-паша, разрушил Ереван и взял в плен 60000 христиан и мусульман. После Лала прибыл Фахрат-паша и отстроил крепость в Ереване, а [затем] двинулся на Гандзак Агванский и овладел им. Взяли и Тавриз, и Шамаху, и Дамур-гапы, то есть ворота Аланские, и османы распространили свое господство вплоть до Худаферина.
Царь же персидский Худабенде собрал войско свое и пошел на Гандзак и был уже близок к взятию его, [когда] проклятое племя персидское совершило /19а/ безбожное [дело]. Он имел сына одного по имени Амир Хамза, которого прочил в цари, и, напав на него, убили его; из-за этого вновь ослеп Худабенде. Он отказался от войны и отправился в Хорасан к другому сыну своему, Аббасу, и умер там, процарствовав три года, а иные говорят – 9 лет. О смерти же его рассказывают, что он пошел в баню, побрили ему голову и, когда начали брить под подбородком, бритвой перерезали ему горло. И так как был он труслив, певцы персидские сложили о нем презрительную песню. И говорилось в этой песне: «Разрушил ты Тавриз, а напачкал в Маранде». Сложили еще /19б/ такую побасенку: «Сказали ему: «Царь! Османы взяли такой-то город, что же ты сидишь?» А он рассердился на них говоря: «Молчите, ибо сейчас кошачья свадьба». А сам украшал кошек парчовыми одеждами и вешал на шеи кошек колокольчики и приказывал трубить в трубы. И хлопал в ладоши он и смеялся». Сложили побасенку эту, чтобы показать слабость и трусость его; а смысл ее таков: как кошка живет в доме и не выходит из него, так и он, подобно кошке, сидит дома и не заботится о делах страны. Придумали и другой рассказ, о его /20а/ слепоте: когда выходил он из дому и верхом катался в чистом поле, сопровождавшие его, насмехаясь над ним, шутили и говорили: «Государь! Здесь роща и чаща, склони голову, чтобы не ушибиться о дерево». И он часами держал голову низко склоненною.
Так в позоре влачил он жизнь свою до самой смерти.

Глава Х
О ЦАРСТВОВАНИИ ПЕРВОГО И ВЕЛИКОГО АББАСА

В 1029 (1580) году сел [на трон] царь Аббас, муж храбрый в войне, велеречивый, многомудрый, хитроумный, прозорливый и красноречивый, изобретательный и удачливый во всех /20б/ делах, упорный и бесстрашный во всем. И с начала царствования удачно шли его дела. Ибо еще при отце его восстала страна Джочанет, то есть Гилян. Сей Аббас, отправившись [туда], подчинил [ее] своей власти. А [затем] пошел в Ардебиль, чтобы оказать милосердие жителям его. И вышел род Пахлавуни, то есть озбеки, из Бахла Бухарского и отнял у персов город Рей. И выступил с войском своим шах Аббас и прогнал их, истребив многих из них. Захватив сына царя их, пошел он вместе с ним в Хзиран, то есть Казвин. Все деяния его полностью описал историк Аракел. /21а/ Желающие узнать истину пусть читают и поучаются у него. Я же пишу все, что слышал об этом шахе Аббасе, как ложь и небылицы, так и истину и правду. Если ж будут хула и укоры или похвалы и одобрение, да отнесутся они к тем, кто рассказывал нам. Ибо те, что были очевидцами, рассказали правду, а те, кто говорили понаслышке, сообщили обо всем неточно, но мы расскажем, как слыхали, все – как ложь, так и истину.

Глава XI
О ПОЕЗДКЕ ШАХА В ГУЛПЕКАН

Имел шах Аббас привычку временами гулять переодетым. /21б/ Бывало, отправлялся иногда куда вздумается верхом и с телохранителем, иногда же один, а порою в обличии коробейника, то есть чарчи. Так бродил он среди знатных и простолюдинов, расспрашивал и осведомлялся обо всем: о шахе и стране, о налогах и обо всех делах.
Случилось однажды, что отправился он с войском в пределы Гулпекана. И покинув войска, он один верхом разъезжал [по окрестностям]. А было время, близкое к посту Святого Георга. Пошел сильный дождь и промочил его и телохранителя. И отправились они прямо к городку Гулпекан. [День] клонился к вечеру; увидел шах большой [огороженный] двор с двустворчатой дверью. Направился он к этой двери и верхом на коне въехал во двор и увидел мужчину, /22а/ который сидел на стуле в глубине крытого балкона, то есть айвана. Поздоровался он и сказал: «Ради любви к шаху прими меня, ибо замерз я от холода». И сказал мужчина: «Коль помянул ты шаха, слезай с лошади». Позвал он слугу своего и приказал ему: «Позаботься о лошади и скороходе». А сам повел шаха, вошел с ним в хорошо убранный дом и, сняв с шаха одежды, отправил их во [внутренние] помещения, приказав: «Высушите их». [Затем] принес большую соболью шубу, накинул ее на шаха и сказал, смеясь: «Хорошо так?» Ответил гость: «Да, хорошо». Сказал муж: «Почему не должно быть хорошо, кават бози!», то есть /22б/ сводник. И говорит далее муж: «Хорошо бы зажечь огонь». Отвечает гость: «Да, было бы хорошо». Говорит муж: «Действительно хорошо будет, кават». И велел зажечь огонь в камине. И говорит далее: «Хорошо будет, ежели я приготовлю шашлык?» Отвечает шах: «Да, хорошо». Говорит муж: «Действительно хорошо будет, кават». И так спрашивал муж, и так отвечал шах. И все, о чем говорил муж, – (он) приносил и приготовил яство, и подал вино, и сели [они] есть и пить. И говорили о стране и о шахе. А человек все с похвалою отзывался о шахе. И так беседовали они до полуночи. А затем /23а/ приказал он принести чистые постели шаху и телохранителю. И велел, чтобы заперли двери изнутри. «А о лошади, – сказал, – не беспокойтесь».
И остался шах до утра, а как рассвело, сказал он человеку: «Скажи, что потратил на нас, и мы уплатим [тебе] цену». Ответил человек: «Не дай Боже нам принять деньги за кусок хлеба, который скушал гость, помянувший имя шаха и посланный Богом. Тогда лишусь я воздаяния своего». Так отпустил он [гостя]. Но шах спросил у слуги его: «Как имя господина твоего?» И тот ответил: «Зовут [его] Аллаверди». И, выйдя оттуда, поехал шах восвояси.
И отправил трех мужей в Гулпекан, приказав: «Пойдите в такой-то дом и скажите хозяину дома, мол, приказ шаха тебе идти /23б/ к нему. А если спросит: «Откуда меня знает шах?», скажите: «В ночном видении видел тебя, потому и призывает к себе»».
И, отправившись [туда], нашли его мужи, поздоровались с ним и сказали: «Ты будешь Аллаверди?» Ответил тот: «Да, я». И они передали [ему] наказ шаха. И после многих речей накрыл он для них стол. Сам же надел шелковый кафтан, обвязал стан драгоценным поясом тонкой шерсти, а сверху надел соболью шубу и опоясался булатною саблею. Повязал на голову златотканую чалму, на ноги надел башмаки и перекинул через плечо ружье. Сел он на буланого коня и со своим телохранителем впереди отправился вместе с посланцами. /24а/ И в пути спрашивал он у этих мужей: «Чего хочет от меня шах? Знаю, убьет он меня. Ибо на прошлых днях пришел к нам в село один воин и совершил наглый поступок и я побил его. А он пошел и пожаловался шаху. Посему и зовет меня шах к себе, чтобы убить. Но я повешу саблю мою на шею и паду к ногам его, и пусть он сделает, что пожелает». А слуги первыми вошли к шаху и рассказали ему все. И приказал шах представить его. Когда вошел Аллаверди к нему и поздоровался, тут узнал, что это тот гость, которого он приютил. Говорит шах: «Добро пожаловать, кават». И говорит далее: «Если одеть /24б/ тебя в дорогие одежды, хорошо будет?» Отвечает муж: «Будет хорошо». Говорит шах: «Действительно хорошо будет, кават. И если дать тебе коня с седлом, хорошо будет?» Отвечает муж: «Это будет хорошо». Говорит шах: «Да, хорошо будет, кават. А если дам тебе шатер с кухнею, будет хорошо?» Отвечает муж: «Хорошо». Говорит шах: «Действительно хорошо будет, кават. А что будет, если дам тебе ханство города Сисес, то есть Шираза?» «Это лучше, чем все остальное», – отвечает человек. И приказал тогда шах дать [ему] все, что сказал. И написал грамоту-указ и дал ему ханство Ширазское.
Это тот /25а/ Аллаверди, которого упоминает историк Аракел в [повествовании о] войне Арцке и Вана. И все [случилось] точно так, как мы написали. Услышали мы это от одного человека по имени Мурад-хан, а кое-что и от матери моей. Ибо, когда шах Аббас дважды угнал [людей наших] в страну Персидскую, мать моя с отцом и матерью своими поселились в Гулпекане. А позже мелик Давуд Канакерци, что был областным старостой Котайка, поселил их в своем селе Арцни. Бабка моя, Хосров, была свояченицей мелик Давуда, которого называли мелик Туркча-Билмаз, а мать мою, Ханагу, выдала замуж за писца /25б/ его, Мкртича, от которых родился я. И историю эту рассказала моя мать.

Глава XII
ОБ УДАЧАХ ЦАРСТВОВАНИЯ ШАХА АББАСА

Когда воссел на [трон] хитроумный и прозорливый царь шах Аббас, дела его пошли успешно, ибо он мужественно вернул все земли, что были отобраны у страны персов во времена отца его или иные времена, а именно: Джочанет, то есть Гилян, Кандахар, Хурмуз, Ре и другие. А затем восторжествовал над османами. Ибо, как повествует историк Аракел, увеличились в числе разбойники, то есть джалалии, имена коих написаны, и они распространились от Константинополя и до Еревана. /26а/ Посему шах набрался мужества и, собрав войско свое, двинулся [на них] и вернул всю страну, что отобрали османы у персов. [Страны], о коих мы рассказали здесь, это: Тавриз, Нахчеван, Ереван, Тифлис, Гори, Кахети, Гандзак, Шамаха, Багдад и другие со всеми их областями.
Затем собрались с духом османы, сговорились и послали против шаха Аббаса сардара Джигал-оглы Синан-пашу. О поражении его рассказывает Аракел, прочитайте о том в его Истории, мы же не будем растягивать [наше повествование].
До прихода Джигал-оглы угнал шах Аббас простолюдинов и крестьян всей земли [нашей] в страну персов. Угнал в страну персов всех: как тех, коих он сам покорил, так и тех, /26б/ коих пригнали ханы из другой страны. Посему мы сочли важным перечислить здесь страны, которые он опустошил, поименно, но не по порядку, а ты примечай, беря начало с пределов Нахчевана, – Ехегнадзор, Гехам, Лори, Хамзачиман, Ниг, Шарапхана, Ширак, Заришат, села Карса и ущелье Кагзувана, Алашкерт, Маку, Албак, Салмаст, Хой, Урми, пределы Тавриза, Араратская долина, город Ереван, область Котайк, Цахкунацдзор, Гарнудзор, Урнадзор и области Карина и Басена, Хнус и Маназкерт, /27а/ Арцке и Арчеш, Беркри и все области Вана. И все другие места полонил он и опустошил; предал огню и сжег все жилища, чтобы не осталось ни одного обитаемого места. [Жителей] всех этих [областей], о которых мы написали, угнал и расселил по всем областям Персии. А места, в коих он поселил их, следующие: Ардебиль, Ахар, Апахр, Казвин, Хамадан, Шираз, Гулпекан, Керман, Исфахан, Хунсар, Силахор, Париа, Пуавари, Гентуман, Лнчан, Алинджан, Хойикан, Шехшебан и другие области Персии, имен которых я не знаю. [А те], что ушли [туда], остаются там и поныне. Но раньше, чем их, угнал он в Фахрабад, Ашраф и Кушан /27б/ [жителей] стран Кахети и Картли. И так поселил он их на земле Иракской и многолюдной сделал всю страну Персидскую. А обо всех других его деяниях написал вардапет Аракел.

Глава XIII
О ТОМ, КАК ПОШЕЛ ШАХ АББАС В ДОМ К ИЕРЕЮ ДАВИДУ

Изменил по своему обычаю государь шах Аббас свой вид, переоделся коробейником, то есть хурдафрушем, и пошел бродить среди простолюдинов, спрашивать и осведомляться. И так бродя там и тут, пришел в селение одно, что зовется Лнчан, и вошел в дом одного иерея – вдовца по имени Давид; он был писцом и переписывал Айсмавурк. И войдя в дом, спросил шах: «Поторгуем мелочью?» Говорит иерей. «Есть ли у тебя хороший перочинный нож?» Отвечает торговец: «Да, есть /28а/ хороший нож». «Покажи, посмотрю», – говорит иерей. А он разложил перед ним свой товар, и взял иерей маленький перочинный нож и дал цену его – 13 пулов.
Начали они беседовать о многих вещах. Говорит лжеторговец: «Довольны вы, святой отец, шахом или имеете жалобы?» «Не знаем мы пока о шахе ни хорошего, ни плохого, но не подобает говорить о нем плохо, ибо он государь», – отвечает иерей. И после многих речей спрашивает торговец: «Что это за книга, что ты переписываешь?» Отвечает иерей: «На нашем языке зовется Айсмавурк, а на вашем языке – Шеит кетаби». Говорит шах: «Ради Бога, ежели любишь шаха, расскажи о шеитах, [о том], как они стали шеитами».
И вот, раскрыв книгу, нашел иерей житие Святого мученика Акопа и принялся читать и подробно рассказывать по-турецки, /28б/ как рассекли все тело Святого. А шах слушал внимательно и запоминал. Говорит шах: «Кто был в то время царем, совершившим это?» Отвечает иерей: «Имя его было Иездигерт». Говорит шах: «Какой веры был он?» «Был он персом, однако огнепоклонником, но не мусульманином», – отвечает иерей. Говорит шах: «И ныне есть в Исфахане огнепоклонники, и зовут [их] гебры». Говорит иерей: «Да, в те времена царями были они». И после многих речей поднялся шах и говорит: «Молись [за меня]». И отправился восвояси; историю же, рассказанную иереем, он запомнил.
Однажды призвал шах главных [в делах] их религии, коих зовут садр, или наваб, и эхтимал-довлата, /29а/ то есть везира, по имени евнух Сарутаги, и других вельмож и говорит им: «Видел я этой ночью сон дивный, и вот дрожит сердце мое». Говорят они: «Расскажи сон твой, дабы наваб разгадал [его]». Говорит шах: «Сон сей нельзя разгадать, надо исполнить делом». И все, что слышал от иерея, приписал себе, будто он [это] совершил. И затем сказал: «И когда исполнилось повеление мое, снизошел на него с неба свет [столь] яркий и страшный, что затмил он свет солнца. И вот говорю я вам: Напишите в книгах ваших закон, закрепленный проклятием: ежели христиане станут мусульманами и потом [пожелают] вновь обратиться в веру свою, не препятствуйте и не мучайте /29б/ их, но дайте им возможность оставаться в вере своей, а то, быть может, когда вы убьете их, тогда снизойдет свет на них, и магометане, увидев это, усомнятся в вере своей и будет [от этого] большой ущерб племени нашему. Поэтому, когда придут к вам, дайте им грамоту, [дозволяющую] сохранить им веру свою, и будут они отступниками и станут платить вам налог».
И исполняется указ сей и поныне. И если кто-нибудь, по какой-либо причине став мусульманином, получит царский указ, он смело может исповедовать веру свою, и никто из мусульман ничего не говорит [ему].
Мы же в 1124 (1675) году пошли в город Казвин по монастырским делам и получили указ от шаха Сулеймана для пяти мужчин из парбских мусульман. /30а/ И вот пребывают они в вере христианской и почитают Христа, как почитают [его] и другие.

Глава XIV
ОБ УПРЯЖИ ЛОШАДЕЙ

Хочу рассказать я вам об этом шахе Аббасе, ибо он был очень хитроумен и весьма даровит и привлекал к себе сердца людские, и делами своими угождал людям. И случилось, что украсил он своего коня позлащенною упряжью. И седло, и уздечку, и подбрюшник, и подседельник, и всю остальную сбрую [он] сделал из золота. Одеяние себе [избрал] также красивое и драгоценное, как подобает царям. И так пышно одетым отправлялся он на охоту или на прогулку. /30б/ И увидел он, что все воины сшили себе одежду и сделали конскую упряжь такую же, как у него, и мало-помалу стали походить видом своим на шаха. И когда увидел шах, что уподобились все ему, сказал эхтимал-довлату: «Лала, имею сказать тебе нечто, ибо вижу, что все воины мои надевают одежду более пышную, чем я, и упряжь лошадей их наряднее моей. И чем же тогда я выше их? Ежели придет кто-нибудь незнакомый в стан наш, как узнает он, что я шах, если все имеют облик шаха и ни в чем /31а/ не уступают мне? И если имя мое шах, то они все шахи по обличью. Если скажу им: «Не одевайтесь как я», они станут ругать, мол, сам он не дает нам одежду, а когда мы шьем [ее] сами, он завидует нашему одеянию. И вот наказываю я тебе, лала, призвать всех глашатаев и [повелеть им], дабы обошли город Исфахан и громогласно объявили: «Приказ шаха! Ежели кто не сделает свою одежду и конскую упряжь из золота, отсечем ему голову! Слушайте все строгий указ шаха!»». Когда услышали это, все, кто мог и кто не мог, тотчас исполнили повеление шаха. А сам шах сделал сбрую коня своего из сыромятной кожи и оделся, /31б/ как [одеваются] простолюдины. И этим способом завоевал он сердца всех и всем стал приятен.

Глава XV
О ТОМ, КАК ОТПРАВИЛСЯ ШАХ В ДОМ АТА

Желаю написать обо всем, что случилось во времена шаха Аббаса, но не могу, ибо малочисленны современники, которые рассказывали бы все достоверно. Однако что слышал, о том и пишу. В то время когда пошел шах на Грузию и покорил ее и по возвращении прибыл в Кайенадзор, что ныне зовется Грагидзор, и остался там на зиму, по своему обычаю, и в этом месте он преобразился, надел кожаные лапти, то есть трех, или чарух, и, приняв /32а/ образ коробейника, бродил по селам, расспрашивал и осведомлялся и вникал во все дела. И так дошел он до одного села, называемого Миапор. Время было осеннее. Вошел он в дом один и увидел женщину, которая зажгла огонь в очаге и, сидя около [огня], вязала чулок, а с нею маленькую девочку лет пяти. Войдя в дом, сказал он: «Поторгуем?» Говорит женщина: «Есть у тебя бисер?» «Да, есть крупный и мелкий», – отвечает шах. Говорит женщина: «Покажи, посмотрю». И поставил он перед нею свой короб, то есть сапат, и, раскрыв бисер, разложил перед нею. Говорит женщина: «Что стоит он?» Отвечает лжеторговец: «Что дашь, то и стоит». И говорит он далее: /32б/ «Очень голоден я, за бисер принеси мне хлеба». «Ужели [могу] я дать человеку хлеб и взять деньги и продать свое воздаяние?» – говорит женщина. Сказав это, вышла и принесла три яйца, поставила их в маленьком горшочке на огонь и, сварив, положила перед ним. Принесла и мацун, и масло, и хлеб с примесью проса. Шах поел все это и о многом расспросил. А затем спрашивает: «Мать моя, есть ли у тебя муж?» Отвечает женщина: «Есть, он пастух и пасет отару». Спрашивает шах: «Овцы ваши или чужие?» «Есть наши, а есть и чужие, – отвечает женщина, – ибо их три товарища и пасут они вместе. Он то приходит, то уходит, ибо пастбище находится близко». Говорит шах: «Как имя мужа твоего?» «Зовут [его] Ата», – отвечает женщина.
/33а/ И открыл он затем свой короб и одел много нитей бисера на шею девочки, а матери дал золотой браслет и говорит: «Господь да сохранит твой дом». Говорит женщина: «Скажи цену их, дабы уплатила я». Отвечает коробейник: «Ежели ты не продаешь свои услуги, ужели я продам свои?»
Сказав это, он вышел и вернулся восвояси и разослал по стране строгий указ, гласящий: «Если кто-нибудь из племени персов насильно возьмет что-нибудь у простолюдинов, голову его отсеку, а если берут, должны уплатить [за это]», ибо пожаловалась ему та женщина.
Спустя два дня послал он воина одного в село Миапор и сказал: «Пойди в дом чабана Аты и скажи ему и жене его, что шах /33б/ зовет вас. А ежели спросят, откуда знает нас шах, скажи – дошла до него молва о вас, посему и желает вас [видеть]». Воин отправился и нашел их дом. Ата в тот час был дома. И передал он наказ шаха. После того как сказал и выслушали они, приготовились идти. Пошел Ата и привел из отары своей длиннорогого барана, а женщина надела одежды, что имела, и поручили они дом соседям. Посадил муж себе на спину девочку, и так пошли они в пастушьих одеждах, гоня впереди барана. На следующее утро пришли к шаху. По указанию воина, пав ниц, они поклонились ему и затем вошли /34а/ в шатер. И говорит шах: «Добро пожаловать, мать». Отвечает женщина: «Да снизойдет благодать на тело и душу твою». Спрашивает шах: «Узнаешь ты меня?» Отвечает женщина: «Да, ты тот, что подарил дочери моей этот бисер». И тогда шах, смеясь, хлопнул в ладоши и говорит: «Вот так так! Тогда был я продавцом бисера, а теперь каким образом стал я шахом?» И повелел [им] сесть и говорил с ними о многом. И услышал от них речи мудрые, приятные и достойные. Говорил иногда с мужем, а иногда с женой, и от каждого слышал ответы, надлежащие и весьма умные. И спустя дня два разодел он с головы до ног мужа и жену и девочку и /34б/ повелел секретарю написать указ, то есть рагам, на меликство, дабы они из поколения в поколение были меликами той области. И приказал тому же воину повести мелика Ату по всей области и огласить указ шаха.
И по сей день [потомки остаются] меликами той области Кайенадзора, что есть Грагидзор.
В 1086 (1637) году брат мой Хачатур взял меня [с собой], и пошли мы в село Миапор, сняли [там] лавку в доме мелика Аты и занялись золотых дел мастерством и все [это] узнали от них. И звался он меликом Атой по имени деда своего, первого мелика Аты. Вот до какого величия довел кусок хлеба!

/35а/ Глава XVI
ОБ УБИЙСТВЕ КАРАЧАГА-ХАНА

Не должно умалчивать о минувших делах, но рассказывать [о них], как можем, согласно тому, что гласит молва. Ибо, как повествует вардапет Аракел, отправился грузин моуравий и привел в Грузию шаха Аббаса, который опустошил и разрушил всю землю Грузинскую и Кахети, а царя Кахети Теймураза принудил он бежать в глубь Грузии. И забрав с собой царя Тифлиса, Луарсаба, увез его в Персию, а в Грузии оставил Карачага-хана с многочисленной конницей, и с ним вместе моуравия. И сказал [шах Аббас]: «Когда покоришь всю землю Грузинскую, отвези в Тифлис моуравия, посади его царем». Ибо таково было /35б/ его обещание моуравию. Шах Аббас находился в Персии, а Карачага-хан оставался в Грузии и раздумывал о том, как бы ему завоевать Грузию.

А хитроумный шах Аббас, который от рождения имел злое сердце и желал полностью уничтожить власть христиан, подумал про себя: «Если моуравий останется жив и станет царем Грузии, будет он нам помехой и противником государству нашему». Тогда держал он совет со своими единомышленниками – убить моуравия и написал письмо к Карачага-хану. Вот копия этого письма: «От шаха Аббаса да будет ведомо тебе, Карачага-хан! Когда овладеешь землей /36а/ Грузинской, постарайся любым способом убить моуравия, дабы не противился он нам и не причинил ущерба царству нашему». Написал это письмо и, запечатав, дал в руки скороходу, говоря: «Никому другому письма не давай, но только Карачага-хану».
Гонец надел легкую одежду скорохода, привязал к ногам колокольчики и, взяв письмо, пошел.
Не удалось, впрочем, то, что задумал шах, а получилось обратное тому, согласно Писанию: «Получишь то, что задумал», или, по Соломону: «Кто роет яму, тот сам упадет в нее» (Притч., 26, 27), что и случилось.
Скороход пошел и достиг /36б/ места, где находился стан войска. Моуравий же разбил свой шатер у края стана, на дороге. И вот подошел гонец, услышал моуравий шум его колокольчиков, вышел из шатра и увидел, что идет гонец, позвал [его] к себе и спрашивает: «Откуда идешь и куда путь держишь?» Отвечает он: «Я гонец, иду от шаха и держу путь к Карачага-хану, ибо имею к нему письмо от шаха». И говорит моуравий: «Это я». И повел в свой шатер. И никто из воинов не узнал о прибытии гонца. Взял он от него письмо и велел слугам в тайне держать приход скорохода и, вскрыв /37а/ письмо, повелел прочесть его. Узнал он, в чем дело, и приказал погубить гонца. В тот же день тайно от персов призвал по одному всех князей грузинских и раскрыл перед ними тайные помыслы шаха. Обратился к ним и сказал: «Какой вред причинил я ему, что желает убить меня? Так отблагодарил он меня за то, что опустошил Грузию я и прогнал их (грузин) царей? Таково его обещание, когда намеревался он сделать меня царем Грузии? Ныне вы племя мое и родня моя. Не дайте неверному племени персидскому истребить племя наше. Будьте мужественны и давайте истребим их этой ночью».
И разделил он персов /37б/ меж грузинами, а сам с войском своим взял [на свою долю] Карачага-хана и условился: «В назначенный час обрушьтесь каждый на свою часть и изрубите их беспощадно». Персы же не знали о том и спали на своих местах. И в условленный час обрушились грузины на персов и истребили их, словно муравьев горячей водой, и убили Карачага-хана, Юсуф-хана, Казах-хана. А другие из вельмож и те, кто услышал [это], убежали, даже не опоясавшись, с непокрытыми головами, босыми ногами, покинув имущество и богатство и ища спасения собственной жизни. И в ту же ночь не осталось там ни одного перса. А грузины набросились на имущество /38а/ персов, разграбили и расхитили все. И рассеявшись по областям, они обратили все в свою добычу и беспощадно предавали мечу каждого встречного мусульманина, а женщин брали в плен. И все это зло учинили грузины. Они грабили и имущество христиан, но людям вреда не причиняли. Рассказал нам это живший в Ованнаванке инок Петрос из монастыря Ахчоц, ибо и он сам был ограблен грузинами в 1074 (1625) году.

Глава XVII
О ВОЙНЕ ПЕРСОВ С ГРУЗИНАМИ

Когда разбил моуравий персов и опустошил страну, понял, что шах не простит, услышав молву /38б/ об этом, а потому отправил он жену свою и детей и имущество свое в Арзрум, а сам собрал всех грузин и наказал им быть готовыми и ждать, что будет [далее]. Персы же, что бежали от моуравия, отправившись, рассказали [обо всем] шаху.
Как услышал шах эту весть, зафыркал, заорал, завопил и зарычал, подобно львице, потерявшей детеныша. Затем повелел одному сановнику, которого звали корчи-баши, собрав войско, самому стать во главе его и двинуться на Грузию. Сановник выполнил приказ шаха и отправился в сторону Грузии. Точно так же и моуравий, взяв /39а/ грузинское войско, подошел к врагу своему – войску персидскому на реке, называемой Алгет.
Был в войске грузинском муж один, могучий телом, с широким лбом и большой головой, храбрый в войне, его звали Ага-Танки. Идя на войну впереди [войска], он говорил: «Пусть все войско персидское будет моей долей, боюсь я только светловолосого вепря, а именно опасаюсь я Амиргуна-хана».
На том месте [у реки] Алгет сошлись они в жестоком и страшном побоище, подобно [молоту] кузнеца, бьющему по железу, и [ковалу] медника, кующему медь. /39б/ И так сражались они друг с другом весь день. И от пальбы ружей и свиста стрел и криков людей и ржания лошадей все вьючные животные персов – верблюды и лошади, мулы и ослы – все, пустившись в бегство, убежали восвояси. Говорят, что в ту же ночь верблюды достигли Шираза, что истинно, ибо всех, кого встретили на пути, они затоптали ногами, а сами быстро достигли своих мест.
В том же сражении встретились друг с другом Амиргуна-хан и Ага-Танки. Говорит Амиргуна-хан: /40а/ «А даш тапа», – что значит «каменный холм, куда ты бежишь?» И тотчас, в мгновение ока бросились они друг на друга с мечами. Ага-Танки первым устремил меч на левую руку хана и пронзил ее. В свой черед и хан [ударил] по левому плечу грузина, которое, отрубив, бросил на землю; сам же [Ага-Танки] повис на лошади. Слуги пришли, забрали его к себе, и он умер там. А Амиргуна-хан был ранен. И был с ним сын его Тахмасп-бек, который перевязал рану отца своего и отправил его в Ереван, а сам остался там с персидским войском. И пали в этой войне Шахбанта-хан и Селим-султан и другие персидские вельможи. И хотя /40б/ они пали, однако грузины потерпели поражение и были уничтожены. Моуравий бежал в страну османов, персы же восторжествовали и по сей день владеют Грузией.

Глава XVIII
О МЯТЕЖЕ ДАВУД-ХАНА

Так как взялся рассказывать о делах персов, скажу и об этом. Когда шах захватил Гянджу, поставил он там правителем Давуд-хана, мужа вероломного и гордого, самодовольного и спесивого, который никогда ни перед кем не клонялся. А когда шах оставил Карачага-хана в Грузии, [чтобы] покорить грузин, оставил он там также Давуд-хана и сказал: «Внемли словам Карачага-хана и будь ему покорен». А он, хотя и остался там, не пошел к Карачагу-хану, /41а/ и Карачага-хан также не позвал к себе Давуд-хана. Так завидовали они друг другу. Меж тем Давуд-хан часто ходил к моуравию, и стали они сотрапезниками, любезными друг другу. Давуд-хан всегда ругал Карачага-хана и оскорбительно выражался о [нем]. «Ежели получу я власть над ним, – говорил он, – не то что мечом убью его, а изрублю его на кусочки». И каждый день говорил он так моуравию. И случилось, что, когда моуравий взял письмо, принесенное гонцом, он позвал Давуд-хана и показал ему бумагу. Он же дал совет ему, который и выполнил [моуравий] точно. А Давуд-хан бежал и прибыл в Гянджу. /41б/ Когда шах послал корчи-баши против моуравия, то он отправил к Давуд-хану [гонца], чтобы он пошел вместе с корчи-баши, но он не пошел по зову его, а придумал причину, мол «ранен я, поэтому не могу пойти».
После окончания войны и бегства моуравия в страну османов услышал [о том] Давуд-хан и понял, что стал он противником шаха, посему бежал и он с шестью мужами. Отправившись в землю османов, нашел моуравия и остался там и там же в стране османов погиб.

Глава XIX
О ТОМ, КАК ОТПРАВИЛСЯ ШАХ В МИАНА

Какие истории слышал, о тех и пишу, но не ведаю ни их последовательности, ни времени. /42а/ И кто прочитает [это], да не осудит [меня]. Если понравится это [повествование] вам, благодарите Господа, а если нет, да пребудете вы в здравии. Узнайте же, кто рассказал нам историю, о коей предстоит [повествовать]. Был древний старец, родом из села Вагаршапат, и звали его Еранос. Он рассказал [вот что]: «Когда шах угнал [жителей] страны нашей, было мне 20 лет, и стал я погонщиком мулов у шаха, то есть гатрчи. Куда бы ни отправлялся шах, навьючивал я мои 5 мулов и шел с ним [туда], куда шел он. Возвращаясь из Тавриза и направляясь в Казвин, достиг он поселения одного, что зовется Миана, расположенного по сию сторону горы Гаплант, со стороны Тавриза, и по своей похотливой привычке повелел, чтобы всех молодых /42б/ женщин и девушек собрали в одном месте. Посадил он их рядышком в круг и не оставил там взрослых мужчин, а все были женщины и маленькие дети. Накрыли стол [и стали] есть, пить и танцевать. А сам он, поднявшись подносил им в золотом кубке вино, и, если кто нравился шах пил половину кубка, а половину давал ему. И была среди собравшихся одна красивая девушка, которая не ела, не пила, не говорила и не поднимала глаз, а была она помолвлена с одним юношей. Подошел к ней шах и, взяв девушку, за подбородок, сказал: «Девушка, почему не поднимаешь ты глаз?» Тогда посмотрела девушка наверх, открыла уста свои и сказала: «О падишах, и ты посмотри наверх!» /43а/ Дважды сказала она эти слова. Шах запомнил слова девушки. И, когда кончилось веселие его, повелел он накинуть на голову каждой женщине [по одному] личному покрывалу, то есть рохпак, а детям [дать] по шапочке и отпустил их. Вернулся он к себе и призвал к себе девушку, что ему сказала [те] слова, поцеловал ее и говорит: «О дочь моя! Что означало то слово, что сказала ты мне в лицо?» Говорит девушка: «О шах, отец мой! Я твоя раба. Вот уже два года, как помолвлена я с одним юношей и до сего дня, когда разорвалось покрывало лица моего, не видела я совсем лица мужчины, не говорила и из дому не выходила. /43б/ Лучше бы мне провалиться сквозь землю, чем увидеть лицо мужчины». Говорит шах: «Многие желали бы видеть лицо государя, но не могут. А ты видишь и еще рассуждаешь». Говорит девушка: «Ежели стыдно видеть лицо мужчины-простолюдина, то насколько более стыдно увидеть лицо великого государя?» И тогда шах нарядил девушку и велел сыграть свадьбу. И пожаловал он ей царским указом тот город, чтобы оставался он на вечные времена в ее роду, и так оно и есть. И дают [этот город] в приданое старшей дочери. И никто иной не владеет тем городом, только старшая дочь, и [поэтому] зовут [его] Гызшахри, то есть девичий город, а по-нашему Миана».

/44а/ Глава XX
О ЖЕНЩИНЕ ПО ИМЕНИ ГОЗАЛ И ДЕЛАХ ЕЕ

В то время когда угнал шах [жителей] страны нашей и переселил их в Персию, угнал он с ними и [жителей] села Астапад. И была в селе Астапад одна красивая женщина, с широким лбом, сросшимися бровями, густыми волосами, танцовщица и песенница. Она после смерти мужа не выходила замуж и жила в городе Исфахане. И случилось, что гулял шах по Джуге; и все женщины-затворницы вышли из домов своих погулять и посмотреть на шаха. Вышла и та женщина, которую звали Гозал. А шах поглядывал то в одну, то в другую сторону, рассматривал женщин и, рассматривая, увидел Гозал и застыл на месте. И послал он евнуха одного повидать ее и спросить, кто она и откуда. /44б/ Пошел евнух и все разузнал и, вернувшись, рассказал шаху. А шах отправил его к старшинам Джуги и повелел: «Женщину с таким именем передайте сему евнуху и пошлите ко мне». И пришли евнухи и своей ли волею или силою отвели ее к шаху.
Увидев ее, шах словно обезумел. И полюбил он ее свыше всякой меры и, куда бы ни отправлялся, брал ее с собой. И когда возлежал на пиршествах, сажал к себе на колени и ласкал и обнимал ее. А когда она принималась танцевать и пела плясовые песни, и двигала станом, и изгибалась, шах смеялся и радовался, глядя на нее. И так прошло /45а/ много времени, но не усомнилась она в вере своей, и шах также ничего не сказал ей о вере. И оставалась она так в вере христианской, время от времени ходила в церковь и молилась, и никто ничего не говорил ей.
Случилось, что шах отправился в Багдад, чтобы овладеть им, и не взял Гозал с собою в Багдад, но осталась она в Исфахане. И спустя немного дней вспомнила Гозал страшный суд Господний, подумала и о грехах своих. Надела она одежды монахини-отшельницы и приобщилась к чину монашек, вступила в женский монастырь и со смирением стала каяться в грехах своих, искупать грехи свои обильными слезами. Случилось, что шах взял Багдад и вернулся /45б/ в Исфахан. Однажды верхом и с двумя телохранителями ехал он по городу и неожиданно встретилась ему Гозал в черной одежде, и узнал он ее и сказал: «О блудница, разве ты не Гозал?» Говорит Гозал: «Это я, бесстыдная и грешная служанка твоя». Говорит шах: «Во что это ты оделась?» Говорит Гозал: «Вспомнила я день суда Господня, подумала о грехах своих и надела сии черные одежды, быть может, простятся мне грехи мои».
Шах помолчал мгновение, а затем воздел руки к небу и сказал: «О Господи Боже! Сделай и нас достойными веры». И, сказав это, отправился далее. /46а/ Но когда удалился он на [расстояние] брошенного камня, остановился и позвал к себе Гозал, говоря: «Где живешь ты?» Говорит Гозал: «В Джуге есть много женщин, одетых в черное, там и я живу с ними». Говорит шах: «Откуда довольствуетесь?» Говорит Гозал: «Довольствуемся из твоего довлата и тем, что пошлет [нам] Господь». И тогда, оставив одного скорохода с нею, сказал [шах]: «Ты с телохранителем не спеша иди к нам». А сам с другим скороходом уехал.
Гозал же шла, плача и причитая, и думала, что для дурных дел зовет он ее. Так шла она в глубокой задумчивости и достигла дворца. И увидев, что сидит шах на троне, подошла [Гозал] к нему и поцеловала /46б/ ноги [его]. Говорит шах: «Даю тебе грамоту вольности, дабы никто не причинил тебе вреда». И призвал он писца и сказал: «Пиши так: «Я, шах Аббас, даю грамоту вольности женщине по имени Гозал, дабы, где бы она ни была, исповедовала веру христианскую, и пусть никто не преследует ее из-за веры, ибо она христианка. Если кто из мусульман назовет ее мусульманкой, [пусть знает], что она не мусульманка, и если христиане назовут ее мусульманкой, да станут они сами мусульманами»». Написав это, поставил печать и дал ей. [Затем] призвал казначея своего и сказал: «Принеси 50 золотых и дай ей». И говорит [ей]: «Это тебе для расходов на платье». И повелел поварам: «Отправьте туда, где она живет, 10 литров риса, 5 литров масла, 3 вьюка пшеницы». /47а/ И сделали так, как он повелел. И пока шах Аббас был жив, оставалась Гозал в Исфахане, когда же царем стал шах Сефи, вернулась Гозал в Астапад.
Однажды встретился с ней вардапет Закарий Вагаршапатци, тот, что был настоятелем монастыря Ованнаванк и раньше знал Гозал, и говорит ей вардапет на персидском языке: «Мадар, чи куни чи халдар?» Говорит Гозал: «Шюкри худа, халумара, хуб ас[т], тертера хагорд нададан». Говорит вардапет: «Чира?» Говорит Гозал: «Ми гойан ке то порники». Что на армянский язык переводится так: «Мать, что делаешь, как поживаешь?» Отвечает: «Слава Богу, живу хорошо, только священники /47б/ не дают причастия». Вопрос: «Почему [не дают]?» Ответ: «Говорят, ты блудница».
Рассердился вардапет на священников и на следующий день повелел одному младшему иноку по имени Акоп, который [позднее] стал настоятелем монастыря Астапада, отслужить обедню. И поставил он Гозал перед алтарем, и, когда кончилось богослужение, вардапет произнес проповедь об обращенных. И текстом проповеди сией было: «И беззаконник, если обратится от всех грехов своих… жив будет…» (Иезек., 18, 21). И причастил ее. И, оставаясь в вере христовой и покаявшись в грехах своих, умерла естественной смертью Гозал, и опустили блудницу в могилу, оправданною милостью Христа, благословенного в веках. Аминь.

Глава XXI
О ВЫРАБОТКЕ КОЖАНЫХ ДЕНЕГ

Покажу и находчивость /48а/ шаха и его умение привлекать к себе сердца людей. Когда был он в Багдаде и задержался там, ибо с трудом овладел им, не хватило денег для войска и торговля войска прекратилась, ибо денег не было, чтобы покупать и продавать и доставать все, что необходимо было им. Поэтому они пожаловались шаху, говоря: «Либо дай жалованье нам, воинам твоим, либо кончай войну, и пойдем мы к себе и будем жить там трудами своими». А шах, [почувствовав себя] беспомощным, растерялся. И тогда придумал он это: призвал кожевников, то есть дабаг, и повелел изготовить много белой кожи, [затем] приказал привести сапожников, чтобы разрезали они /48б/ кожу на мелкие одинаковые кружки, подобные медным деньгам. И велел сделать две железные печати и написать на одной из них имя шаха, а на другой – имя [города] Багдад. Одну [печать] прикрепили к деревянной доске и на нее накладывали кожаную монету, а вторую печать помещали на монету и молотком ударяли по печати и так отпечатывали на коже надписи верхней и нижней печатей. И отпечатали бесчисленное множество денег и назвали их данг, по-армянски – диан, а по-еврейски – лома.
Затем призвал шах главных в войске – тысячников и сотников, дал им лома и сказал: «Раздайте войскам. Покуда мы здесь, пусть продают и покупают, а когда вернемся в Исфахан, /49а/ отдадите мне по счету кожаные деньги и тем же счетом получите вместо них деньги медные». Так и сделали, и всего стало в изобилии в войсках, пока не овладел шах Багдадом. В 1073 (1624) году он вернулся в Исфахан и сделал так, как сказал.

Глава XXII
О ПРОГУЛКЕ ШАХА С ЖЕНАМИ

Послушайте и это. Из-за распутных и похотливых желаний своих племя персидское блудит с кем попало без исключения. Но ежели кто посмотрит на их жен, говорят – грех это, стыд и позор также. Когда кто-нибудь из вельмож их идет куда-нибудь с женою своей, повелевает на хождение по дороге наложить запрет, то есть гадага, дабы никто не показался, пока не пройдет жена его.
/49б/ Так делал и царь шах Аббас. Когда желал он пойти гулять с женами и наложницами своими, сперва накладывал гадага, чтобы никто из мужчин не показывался, и приказывал украсить все улицы города, площади и лавки и весь путь их следования, дабы при прохождении смотрели и радовались. Так [приказывал он] делать и в садах и на полях, куда он намерен был отправиться.
Однажды, выйдя за город в поле, гулял он со всеми своими наложницами. Жил в Джуге один вдовый иерей, которого звали Дзик тер Степанос. Выходил он иногда за город и бродил один, распевая псалмы. Однажды так же вышел иерей [за город] и гулял, и увидел /50а/ издали много людей, которые шли не спеша. Когда они приблизились немного, увидел он множество женщин и догадался тогда, что это шах. И охватили иерея ужас и дрожь, и в душе уверился он в смерти своей. Бессильный, не знал он, что делать ему, ибо [думал], вот сейчас умрет. Поэтому накинул он на голову короткую рясу и, упав на землю, дрожал. И вот подошел шах с женщинами, остановился над ним и говорит: «Кто ты? Встань!» А [иерей] не мог говорить. Снова [говорит] шах: «Армянин ты или турок? Встань!» И отвечает он: «Армянин я и иерей, боюсь, что убьют меня, потому не встаю». Говорит шах: «Не бойся, не причинят тебе вреда». И тогда поднялся иерей, дрожа, и пополз на коленях и поцеловал /50б/ ноги шаха. Говорит шах: «Что делаешь здесь?» Говорит иерей: «Вдовец я, гуляю здесь, молюсь о здоровье и благоденствии шаха». «Так как ты вдов, – говорит шах, – возьми из этих женщин ту, которая понравится тебе». Говорит иерей: «Они мои матери, сестры и дочери». Говорит шах: «Твою мать, сестру и дочерей я так и так […]».
Затем повелел дать ему вина в большой чаше, которую они зовут азарапеша. Наполнив ее, дал иерею и говорит: «Выпей это». Говорит иерей, дрожа: «Много [это], не могу я все выпить». Говорит шах: «Выпей все одним духом». Так поступил шах, испытывая [иерея], чтобы увидеть, будет ли он говорить, как раньше, или нет. Снова говорит шах: «Возьми себе одну из моих женщин, /51а/ добровольно даю тебе». Иерей сказал опять то же самое. И много беседовал с ним шах, расспрашивал и слушал и увидел, что иерей умен. И говорит: «Барикеллах кешиш». И затем дал ему бумагу с печатью и говорит: «Держи ее в руке, чтобы идущие следом евнухи ничего не сказали». И говорит: «Дуа ейла кешиш». И удалились. И кто видел бумагу, ничего не говорил ему.
Однажды шах при ходжах Джуги вспомнил ум иерея. А ходжи подтвердили, мол, «действительно так и есть, как ты сказал, о повелитель».

Глава XXIII
О ТОМ, КАК ШАХ АББАС УБИЛ СВОЕГО СЫНА

Вероломный, завистливый и лукавый царь, шах /51б/ Аббас жестоко мстил тем, кто говорил что-нибудь непристойное о нем или его подчиненных. Если слышал он что-нибудь важное, предавал казни тех, [кто говорил]. Так поступил он даже с сыном своим.
Однажды собрались вельможи в одном месте, с ними и сын шаха, имя которого было Сефи-мирза, и повели речи о шахе. Во время беседы они сказали: «До каких пор будем служить мы этому черному ослу? Давайте убьем его и посадим на его место сына его, Сефи-мирзу». Сказали об этом и сыну его, и по душе пришлось ему это дело. И был во главе их Джани-хан, и условились о том дне, /52а/ когда убьют [шаха]. Однако оказались там [люди], верные шаху, и пошли рассказали ему. Когда шах услышал это, ужаснулся и задрожал от гнева и не мог говорить. Помолчал он одно мгновение, а затем отправил того человека, который рассказал ему о [намерении] убить его, сказав: «Пойди и незаметно пошли Сефи-мирзу ко мне». И когда пришел он (Сефи-мирза), смеясь, к отцу своему, спросил его шах: «Где ты был сегодня, что не пришел ко мне?» Говорит он: «Никуда я не ходил». Говорит шах: «Разве я не был там, когда Джани-хан и другие сделали тебя царем и ты с радостью согласился?» И замолчал Сефи-мирза и не смог [ничего] сказать. И повелел шах палачам, бывшим там, отрубить ему голову /52б/ и положить ее отдельно на блюде, а тело бросить в глубокую яму. Точно так же тайком отправил того же человека за Джани-ханом и призвал его. И он пришел. Говорит шах: «Что это за сборище у вас было в таком-то доме и о чем говорили вы?» Говорит хан: «Ни о чем мы не говорили». Говорит шах: «Воцарили вы над собою Сефи-мирзу?» И замолк хан. И повелел он принести голову сына и говорит: «Вот царь ваш, смотри и радуйся». И приказал и его также обезглавить. Так поступил он со всеми, кто замыслил смерть его. Всех их было более 15 мужей; всех их уничтожил он в тот же день, да так, что никто [ничего] не узнал. И так погубил он всех зложелателей своих.

/53а/ Глава XXIV
О СМЕРТИ ЦАРЯ ШАХА АББАСА

Хотя и имел государь шах Аббас много земель и городов, но превыше всей страны полюбил он Фахрабад и город Ашраф. И когда он был свободен от ратных дел, отправлялся в Ашраф, и там отдыхал, и там жил. Случилось, что после взятия города Багдада прибыл он в Исфахан, но не понравилось ему там, и отправился он в Фахрабад, в город Ашраф, и заболел он смертельной болезнью. И понял, что недуг этот – его смерть и что больше не поднимется он [на ноги]. И призвал он внука своего, что был сыном Сефи-мирзы и звался Сефи, с ним и эхтимал-довлата, /53б/ которого звали Сарутаги, и Сефи-хана, что был правителем Багдада и прибыл в то время повидать шаха и находился там. В их присутствии позвал он внука своего и сказал: «Дитя мое, я любил отца твоего [и хотел], чтобы стал он после меня царем. Но он вознамерился погубить меня мечом, поэтому сам принял смерть, а ты стал наследником царства нашего. Слушай, что скажу: будь покорен мне до тех пор, пока умру, [потом] отправляйся в Исфахан и начни царствовать. Но от тех, кто моим повелением стали князьями и правителями, избавься, дабы не причинили они тебе какого-нибудь вреда. Сефи-хана же отправь на его место в Багдад, /54а/ а Сарутаги пусть будет твоим наставником и советчиком, и, что бы ни сказал тебе, ты слушайся его». Столько сказал и спустя несколько дней умер в 1078 (1629) году, процарствовав 50 лет.

Глава XXV
О ЦАРСТВОВАНИИ ШАХА СЕФИ

Пора рассказать и об этом царе Сефи. Спустя 40 дней после смерти шаха Аббаса отправился внук его Сефи в Исфахан вместе с эхтимал-довлатом Сарутаги и с Сефи-ханом, и стал он там царем. И три дня глашатай, то есть джарчи, кричал: «Стал теперь царем шах Сефи, слушайте все и остерегайтесь!» Шаху Сефи было 13 лет, /54б/ когда он воцарился. Однако хотя и был он летами мал, но совершенен был в науках, очень умен и сладкоречив, и все, что он говорил, было приятно слушавшим его, и никто в мыслях своих не осуждал его, ибо никому не было худа от сказанного им. Поэтому любили его все за ум.
Однажды, взяв с собою Сефи-хана, пошел он в сад, а на уме имел сказанное дедом его, шахом Аббасом. И, глядя на дерево чантари, то есть тополь, сказал: «Слишком высокими и толстыми стали они, следует их срезать и посадить новые саженцы, /55а/ чтобы хорошо росли». И Сефи-хан догадался по смыслу этих слов, что он хочет исполнить наказ шаха Аббаса. И говорит Сефи-хан: «Да, государь, ты хорошо сказал, поступи так, как говоришь». И, пав на колени, склонил шею и сказал: «Я твой слуга, отсеки сначала мою [голову]». Говорит шах: «Ты не то дерево, что должно быть срублено. Отправляйся на свое место». А затем вынул меч и трижды взмахнул над шеей [его], но не приблизил к ней. Говорит: «Считай себя срубленным». И вложил меч свой в ножны. А Сефи, поднимаясь, поцеловал ноги шаха.
И вот призвал он по одному всех вельмож и /55б/ перебил всю знать, и должностных лиц, и слуг, вплоть до метельщиков, мусорщиков и птичников. И так истребил он всех князей, сначала корчи-баши, а [затем] и других, как было сказано.
Имел он по отцу одну тетку, дочь шаха Аббаса. У нее было два сына, которые возроптали на шаха: «Что делает, мол, этот сумасшедший, уничтожил он воинство племени ариев. Услышат об этом османы, придут и разрушат страну нашу. Кто сможет противостоять им, если этот безумный хан истребил всех мужей ратных?» Пришли и сообщили об этом шаху. Тайком от матери их послал он [людей], /56а/ и принесли головы обоих братьев и спрятали. «Пойдите, – сказал он, – и позовите мать их ко мне и ничего не говорите [ей] о детях». И, когда пришла она и села, сказал шах: «Матушка! Есть у меня два врага, как теперь поступить мне с ними?» Говорит тетка: «Да сгинут твои враги, как сгинули и прочие». Говорит шах: «Сейчас предстанут они перед тобой, и посмотри на них своими глазами». И велел принести головы детей ее на блюде и поставить перед матерью. И говорит: «Вот они, враги мои». Когда она увидела головы детей своих, закричала от гнева и, поднявшись, ухватилась за губы шаха /56б/ и исцарапала [его]. Охваченная материнским чувством, она причитала, плача, и говорила: «Да изольется кровью твой рот, разве они были тебе врагами! Да как посмел ты это сделать?» Рассердился из-за этого шах и приказал раздеть ее и, в чем мать родила, бросить вниз головой в нужник.
И так страх перед ним объял всех. Поэтому персидские певцы пели плачевную песнь о гибели князей. А шах назначил других на место убитых и, нагнав ужас, царствовал над всей страной ариев.

Глава XXVI
О ВОЗМУЩЕНИИ СЫНА ШАХА АББАСА

/57а/ Шах Аббас, великий государь персидский, имел много сыновей от разных жен. Их отдавали на воспитание в разные места, но не сообщали им, что они сыновья царя.
Однако один из сыновей его, которого звали Баба, появился в царствование шаха Сефи. Звали его как ласкательным, так и настоящим именем – Шах Баба. Собрал он вокруг себя немного войска, отправил гонца к шаху Сефи и говорит: «Будь себе сам судьей. Вот я – сын шаха Аббаса, а ты его внук, и отец твой умер раньше моего, а закон не дозволяет передать [что-либо] из имущества отца датамахруму; /57б/ ты же овладел царством силою, а не по закону. Посему отдай мне царство и живи себе тихо в каком-нибудь месте. Если не послушаешь меня, быть большому вреду для племени персов. Вот сказал я согласно истине, а ты подумай, что лучше [для тебя]». Шах вернул гонца, говоря: «Я не сын шаха Аббаса, не внук его и совсем не из рода Шейх-оглы, получил царство свое силою и вот живу и господствую над ним. А если ты шахзаде, приди и займи место отца твоего, если же ты чужеземец, не пустозвонь издали. Вот и получай то, что слышишь».
Баба /58а/ понадеялся на свою небольшую рать и думал, что с помощью ее сумеет добиться того, чего хочет. И послал он немного мужей в села, и захватили они скот разных деревень. И вновь послал к шаху гонца и говорит: «Видишь, я отдал страну твою на разграбление моим войскам. Так поступлю и с местом, где сидишь ты в тщетной надежде».
Лазутчики шахские, что отправились разведывать, рассказали шаху следующее: «Людей у него менее 200 человек, и не кызылбаши они, а озбеки, дилаки и влаты, и находятся они вблизи Тахт-и Рустама».
Разгневанный шах повелел вельможе одному взять с собою 1000 человек и отправиться воевать с ним. «Если /58б/ встретите шахзаде, – говорит он, – захватите и приведите с собой». Когда войска шахзаде увидели войско шаха, обратились они в бегство. И стали шахские войска преследовать их и достигли места, где в своей палатке сидел шахзаде, не готовый к сопротивлению, набросились на него и, схватив, отвезли с собою к шаху. И повелел шах наложить оковы на ноги его и отвезти в крепость, именуемую Ануш, которую они зовут Кахкаха-кала. Таков был конец событий.

Глава XXVII
КРАТКАЯ ЗАПИСЬ

То, что мы написали в кратких записях, начиная от Джаханшаха и до шаха Сефи, – это все, что мы могли найти и обнаружить. /59а/ Теперь же расскажем о делах и событиях в Араратской стране, начиная от царя шаха Сефи и до царя шаха Хусейна, о тех, кто владел краем Ереванским, от Амиргуна-хана и до Фарзали-хана. Напишем здесь [все] о совершившемся в их время в назидание тем, кто придет вслед за нами. Сообщим и то, что узнаем о других странах. И то, что слышали и что видели, изложим [здесь]. Поэтому молю [вас], не осудите [меня]. Вы также напишите все, что знаете, и, приняв [написанное] мною за черновик, изложите [все это] в наипрекраснейшем порядке, ибо таковы мои возможности.

/59б/ Глава XXVIII
ОБ АМИРГУНА-ХАНЕ

Когда царь персидский, шах Аббас, овладел Ереваном, назначил он туда правителем Амиргуна-хана, мужа храброго и смелого, доблестного в битвах, неустрашимого и безбоязненного, благоустроителя и друга христиан. Начав править Ереваном, он тотчас же приступил к благоустроительству и умножил число жителей.
Сначала принялся он строить крепость, затем дворцы и виноградники, цветники и сады, рыть каналы и умножать [количество] воды. В некоторых местах облегчил он также налоги и снял тяжкое бремя с выи простолюдинов. Но вместо этого увеличил он сухра, /60а/ то есть барщину. Увеличил он барщину потому, что, как сказали мы, занимался строительством. Поэтому сочинили побасенку, будто, когда женщина беременела, мужа ее забирали на барщину и не разрешали вернуться домой. Женщина рожала сына, рос он, и [тогда] отправляли его на барщину, чтобы отец вернулся домой. Придумали эту небылицу из-за тяжести барщины. Но хотя и тяжела была барщина, однако хан давал хлеб работавшим на барщине, ибо был он милосерден. Напекши много хлеба, он, нагрузив лошадей, отправлялся туда, обходил поля и раздавал хлеб тем, кто работал там. Поэтому ашуги сложили и пели хвалебные песни о его щедрости. И так жил он, благоустраивая /60б/ страну.
При жизни совершил он много подвигов, воюя с османами, ибо дважды двинулся он на область Карина, разрушил и полонил страну, достиг ворот крепости Арзрум и палицей своею выбил двери крепости и, забрав пленных, поселил их в Ереванском крае.
Отправился он и в пределы Вана и Муша и, полонив [жителей] их, привез пленных и поселил в областях, находящихся в Ереванской долине. И вот по сей день благоустроены села меж Ереваном и Эчмиадзином, а именно: Кялар, Гокгумбет, Кавакерт, Паракар, Сабад и другие, в коих поселил он взятых в плен в османских областях.
/61а/ Так жил он, [совершая] подвиги и благоустраивая землю Араратскую. Любил он и народ армянский и всегда ходил в дома христиан, ел и пил с ними. И назначил старост областей, то есть меликов. Назначил он старостой областей Котайк и Анберд некоего Давуда, [родом] из села Канакер. А некоего Гозал-бека из Карби сделал другом и советчиком Давуда. И что бы ни [намеревался] предпринять хан, [обо всем] советовался с ними. И, когда садился за ужин, справа и слева от себя сажал мелика Давуда и Гозал-бека и говорил: «Вы – отцы мои, я – /61б/ сын ваш».
Так поступал он, чтобы понравиться всем и чтобы они были прилежны в благоустройстве страны. И так в благоразумной мудрости провел он жизнь свою до самой смерти.

Глава XXIX
О НЕДОБРЫХ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯХ В ЕГО ВРЕМЯ

Близко светопреставление, а потому в различных местах появляются предтечи антихриста и возвещают нам его приход, как это можно видеть [из того], что случилось в это время.
Некий человек из племени алван, которых ныне зовут удинами, из алванского города Гандзака, отправился в Святую обитель Гандзасара, где находится престол алванского католикоса, и стал учеником /62а/ католикоса Ованнеса. Изучил он псалтырь и грамоту; рукоположили его в архидьяконы и дали ему рясу и клобук. Был он бесстыден и искушен в безнравственных и непристойных речах.
Как-то послал его католикос в страну по нуждам монастыря. А он, отправившись [туда], стал выдавать себя за вардапета и проповедовать ложь и неправду, [изрыгая] хулу и нечестивые речи. И распространил он по всей стране обман и лживые речи, поэтому пришли и пожаловались на него католикосу. И послал католикос [за ним людей], и привезли его в монастырь. Отобрал у него разгневанный католикос рясу и клобук и сказал: «Лишаю тебя звания дьякона, но останешься ты /62б/ в монастыре как неграмотный служка и будешь служить братии». А он говорит: «Так как ты отобрал у меня звание, сбрей и бороду и кудри мои, дабы было мне стыдно, и тогда я не выйду из монастыря». Говорит католикос: «Достаточно с тебя стыда и за безобразие лица твоего». Ибо был он [человеком] омерзительной внешности: голубые впалые глаза, длинный и острый нос, лицо веснушчатое и в оспинах, рыжая и жиденькая бородка, зубы крупные и редкие, ростом мал и остроголов, весь покрытый грязью, быстрослов и борзоречив, а также злоречив и скор на злые дела. /63а/ И при виде его [все] смеялись и издевались над ним из-за столь мерзкой его наружности. Поэтому, видя, как его унижают, стал он злее, чем сатана, и задумал завлечь католикоса в западню; поэтому и просил, чтобы побрил ему голову и бороду. Но не вышло то, что он задумал, а потому он, от природы злой и в мыслях таивший злобу, тайком вышел из монастыря, пошел в город Гандзак и, побрив лицо и голову, отправился к князю Давуд-хану – это тот Давуд-хан, о котором мы упомянули выше, что взбунтовался он и с шестью мужами ушел к османам, – и пожаловался ему, говоря: «Проповедовал я, /63б/ что Магомет истинный пророк, и по этой причине католикос так опозорил меня и лишил меня сана». Разгневанный хан [велел] привести католикоса, наказал его большим денежным штрафом и сказал: «Верни ему его сан и дай грамоту, [дозволяющую] проповедовать». Из страха перед ханом католикос дал ему то, что тот желал. И от хана также он получил указ.
И принялся он проповедовать вкривь и вкось. Стал он врагом монахов и, когда встречал монаха, раздевал и избивал его дубиной. И говорил он народу: «Кто даст что-либо монаху, отправится в ад, ибо недостойны /64а/ монахи служить обедню, так как они блудники и нечестивцы. Но священник достоин служить обедню, ибо состоит он в святом браке». И другими подобными лживыми речами взбаламутил он землю алванскую.
И примкнуло к нему более 500 человек, не только необразованных мирян и простолюдинов, но и невежественных иереев и богатых и знатных людей. Отобрав из них двенадцать храбрых и сильных мужей, он дал им в руки булаву, то есть топуз, опоясал их мечом и назвал апостолами. И приказал им исполнять то, что сам желал. Избивал ли /64б/ кого, либо сажал в темницу, все это делал он с их помощью. И из лицемерия ни от кого ничего сам не брал, но [все] получал руками двенадцати [апостолов] и делил между пятьюстами [приспешниками], говоря: «Не подобает ученикам Христа получать золото и серебро либо одеваться в богатые одежды, но подобает надевать власяницу и шерсть». И сам, надев власяницу и искусно укрепив на ней против сердца два железных гвоздя, показывал всем и говорил: «Так подобает одеваться монахам». И так распространилась [слава] его лживого имени среди мусульман и христиан. И звали его мусульмане Мехлу-Баба, /65а/ а армяне – Мехлу-вардапет.
Выйдя из страны алванской, пришел он с множеством [своих последователей] в Гехамскую область, имея с собой пять связанных монахов; один из них по имени Микаел был из села Канакер. В Гехаркуни встретился с ним священник по имени Ованнес из города Карби и с ним дошел до области Котайк. Все это они рассказали мне. И пришел Мехлу в село Норк и, глядя на крепость Ереван, распростер руки, как птица, и стал махать ими. Говорит иерей Ованнес: «Что ты делаешь, вардапет?» Отвечает Мехлу: «Хочу полететь к крепости». А иерей, схватив его за руку, говорит: «Хочешь осрамиться, /65б/ как антихрист? Как можешь полететь, ежели ты человек? Откажись от своих колдовских дел, отпусти и монахов, а то услышит хан, предаст тебя мучительной казни». И послушался [Мехлу] слов иерея, отпустил монахов и направился к крепости. А Амиргуна-хан, выйдя из крепости, ехал на дозор; приглядевшись, увидел он множество людей и, ужаснувшись, спросил: «О, что это за сборище?» Говорят: «Это тот Мехлу-Баба, о котором рассказывали». И тогда хан повернул [назад] и въехал в крепость. Подошел и Мехлу и также вошел в крепость с толпой своих людей и предстал /66а/ перед ханом. Был там при хане и католикос Аветис, а с ним два епископа. Спросил хан, обращаясь к Мехлу: «Что ты за человек, откуда идешь и куда путь держишь?» Говорит Мехлу: «Чернец я, молящийся о твоем здравии». А хан протянул руку в сторону католикоса и говорит: «Их достаточно, чтобы молиться за меня, ты же иди молись за Давуд-хана». «Почему закрыл ты лицо свое?» – спрашивает хан, ибо краем капюшона закрыл он лицо. Отвечает он: «Недостоин я видеть небо». И хан концом палки, которую он держал в руке, приподнял капюшон и, увидев, как омерзительно лицо его, сказал: «Наллат сурукуна суратуна, /66б/ ты скрываешь свое уродство, дабы никто не увидел твоего презренного лика, и так служишь небу!» Говорит далее хан: «Что это за рать, куда идешь с нею воевать, в Ван или Арзрум?» Говорит Мехлу: «Никуда не иду я, но следуют они за мною, ибо проповедую я истину». Говорит хан: «Прочти проповедь и тем, кто [находится] здесь».
Мехлу имел при себе какой-то сборник и по нему читал то, что говорил. Раскрыв книгу, говорит: «Это написано для чернецов, ибо сказано «не примите злата и серебра…»» и так далее. Находился там один гарниец, который, отказавшись от монашества, стал /67а/ воином. Звали его Захар-бек. Сказал ему хан: «Ты переводи все сказанное им». И все, что говорил Мехлу, Захар-бек пересказывал вслед за ним. Сказал хан католикосу: «Скажи и ты свое [слово]». И было у католикоса Евангелие, именуемое Зрахавор, и он раскрыл то [место], где сказано: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки» (Марк, 13, 22) и т. д., а также «берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Матф., 7, 15). Это также перевел Захар-бек. И сказал тогда хан: «Это истинно, а ты харамзаде. /67б/ И одежды эти ты надел лишь для того, чтобы обмануть невинных христиан». И повелел бросить его в пруд и утопить в воде; и сколько ни высовывал он голову из воды, слуги хана вновь погружали его в воду. И повелел хан обобрать двенадцать [апостолов] его, раздев их донага, дозволил ограбить и двух мусульман и одного армянина из его всадников.
Затем благодаря мольбам католикоса выволокли Мехлу из воды и приставили к нему воинов, чтобы удалили его из земли Ереванской.
Выведя из крепости, повели его в сторону Канакера. А невежественные канакерские простолюдины, когда услышали о прибытии его, бросились /68а/ к нему навстречу. Даже девушки, которым не дозволялось выходить из дому, вышли посмотреть на того колдуна; а иные подходили и касались лицом полы его одежды. Многие встречали его с распростертыми объятиями.
Жила [там] одна старуха вдова, которую звали «жена Егьи» и которая выкормила телку. Куда бы ни шла та старуха, телка следовала за нею. И вместе с толпою, которая шла посмотреть колдуна, отправилась и старуха, а следом за старухой побежала, мыча и задрав хвост, выращенная [ею] телка. Приспешники колдуна, увидев это, поймали телку и стали говорить: «[Эта] жертва послана вардапету». А старуха принялась плакать и говорить: «Это моя телка, /68б/ а не жертва, ради Бога, отпустите мою телку». Но не послушались ее, зарезали телку и по частям раздали; раздали даже шкуру и помет в виде благословения.
И привели колдуна в Канакер и ввели в нижнюю церковь. И так как не было места, он поднялся и сел на алтарь, спустил ноги вниз и стал поносить монахов и говорить: «Ежели кто убьет хоть одного монаха, не спросятся с того грехи его [на том свете], и отправится он в рай Божий».
Жил в том селе Канакер мужчина один по имени Акоп Тутакенц. /69а/ Пошел этот Акоп к нему на исповедь и попросил отпущения грехов. А Мехлу говорит: «Пойди убей монаха, принеси его мяса и крови, дабы вкусил я мяса, выпил крови его и отслужил обедню, и тогда воскрешу сорокалетнего мертвеца и отпустятся тебе грехи твои». И поверил ему этот глупец и в ту же ночь отправился к воротам монастыря и стал ожидать: авось выйдет инок Микаел – тот Микаел, о котором мы упоминали в нашем повествовании, – ибо был он моложе остальных. И вот видит, идет епископ Филиппос; набросился на него Акоп /69б/ и чуть не ударил по голове епископа топором.
Говорит епископ: «С ума ты сошел, Акоп?» Отвечает Акоп: «Согрешил я против тебя, владыка Филиппос, ибо думал, что это Миран» – так как прежнее имя Микаела было Миран. И рассказал Акоп ему все. А епископ вразумил его и говорит: «Он не из тех, кто служит обедню и воскрешает мертвых, а тот, кто делает тебя убийцей, виновником кровопролития». И пошел Акоп, причитая над собой.
Были [в то время] там, в Канакере, католикос и воины хана. Когда услышали они об этом, погнали Мехлу до пределов области Ниг. И дошел он до Арзрума и говорил [всем]: «Иду в Иерусалим». И был в то время в Арзруме /70а/ вардапет Погос Кегаци. И написали ему отсюда о его (Мехлу) злоумышлении. А он, схватив его, отобрал у него рясу и клобук и наказал паломникам Иерусалима не принимать его в свою среду. Так погиб и исчез он, осужденный на вечные муки.
После гибели Мехлу его приспешники пустили молву, будто, когда Амиргуна-хан ударил вардапета палкой, исказилось лицо хана и ослабели руки [его]. Так говорят они еще и по сей день.

Глава XXX
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ [ЖИЗНИ] КАТОЛИКОСА МОВСЕСА

Обо всем, [что касается] католикоса Мовсеса, начиная от рождения его и до смерти, написал историк Аракел. Мы же сообщим здесь то, /70б/ что слышали о нем от католикоса Акопа. Как писал историк Аракел, поругался католикос Мелкисет с вардапетом Мовсесом и сказал: «Покинь эту страну и уходи куда хочешь». И отправился он в село Хнкелодзор, что ныне зовется Дзорагех, около крепости Ереван, и стал там проповедовать слово Господа Христа, [в ожидании] пока найдет себе товарищей, чтоб отправиться с ними в Грецию. И слово это было по велению Спасителя, который сказал, что «трости надломленной не переломить и льна курящегося не угасить» (Исайя, 42, 3), что и подтвердилось на святом вардапете Мовсесе по следующей причине.
Жил в городе Ереване мужчина по имени Ованнес, и /71а/ имел он жену по имени Ачапхан. А сестра Ачапхан, по имени Хусмихан, была женой Амиргуна-хана. И ненавидела Ачапхан мужа своего Ованнеса, как красивая – некрасивого, родовитая – безродного. И так жила она, постоянно попрекая и ненавидя [его], и не общалась с мужем своим. Не внимала она увещаниям священника; даже хан вразумлял ее, и она не послушала его.
Как-то пошла Ачапхан в Дзорагех послушать проповедь вардапета. А в проповеди вардапета, обращенной к собравшейся общине, были такие слова: «И если жена разведется с мужем своим… прелюбодействует» (Марк, 10, 12). /71б/ Когда Ачапхан услышала это, схватилась за голову обеими руками и сказала: «Горе мне, ибо и я сука». И пока читал вардапет [свою] проповедь, она размышляла над этими словами. Когда же кончил он проповедь и распустил народ, сказала Ачапхан иерею, который протянул руки для благословения: «Имею нечто сказать вардапету. Молю тебя, останься здесь, чтобы твоими устами я говорила с вардапетом».
Когда вардапет вышел, пала она ниц и поцеловала ноги его и, рыдая, рассказала о преступлении своем. И блаженный вардапет вразумил ее словом Божьим. А наутро привел он мужа ее и взял с них обещание /72а/ жить в страхе Божьем и разумно.
Услышал об этом Амиргуна-хан и говорит: «Много раз наставлял я свояченицу мою, и она не слушала меня; как же она помирилась [с мужем] теперь?» И говорят: «Случилось это благодаря наставлениям вардапета Мовсеса». Говорит хан: «Позовите его, чтобы увидел я, что это за человек, [милостью которого] слышу эту добрую весть». И когда увидел он [вардапета], то полюбил его превыше меры. И это было началом, [после которого] познакомился вардапет с шахом и стал католикосом.
А Ованнес и Ачапхан некоторое время жили друг с другом, а потом с разрешения католикоса мирно разошлись. Ованнес отправился на остров Севан и сделался отшельником, а Ачапхан, взяв дочь свою Лукию, вступила /72б/ в женский монастырь в разряд женщин, давших обет, и нарекли ее Атанасией.

Глава XXXI
О ТОМ, КАК СОБРАЛИ ДЕТЕЙ

Позабыли мы написать [об одном событии], относящемся ко времени шаха Аббаса, но, узнав о нем позже, мы поместили его здесь.
Шах Аббас очень любил [разные] истории, споры, шутки и забавы, религиозные рассуждения и разговоры. Однажды собрались у него вельможи и повели беседу о религии и сладкозвучии и богатстве языков. И [рассуждая] о первом языке, данном Адаму, одни говорили, что первым языком был еврейский, другие – эфиопский, некоторые [говорили] – этот, а иные – тот. Но шах ничего не одобрил из сказанного /73а/ ими и дал повеление князю Лала-беку, сказав: «Узнай, на языках скольких племен говорят в области Исфахана, собери от каждого племени грудных младенцев – мальчиков и девочек, которые еще не начали говорить, и помести их в просторном и большом доме. По ночам вели зажигать светильник, если похолодает – разжигать огонь. И накажи матерям их никогда не говорить и не улыбаться, но пеленать и убирать, нянчить и купать [их], не разговаривая, укладывать [детей] не в колыбели и в люльки, а в постель на полу. Деньги на расходы для матерей и детей брать из царской казны. По ночам спать матерям с младенцами, а днем – находиться в другом помещении. И назначить /73б/ для охраны их двух евнухов. Если кто заплачет, пусть молча дают знать матери, чтобы пришла и успокоила младенца». Наказав сделать это, говорит: «Посмотрим, на каком языке заговорят они, тот и будет язык, данный Адаму». Князь Лала-бек исполнил сей указ. Построил он дом в стороне от [других] строений, дабы не слышны были звуки песен гусанов. И собрал он младенцев 20 племен, которые нашлись в Исфахане, 7 христианских и 13 других. Из христиан были прежде всего армяне, греки, латиняне, сирийцы, грузины, алваны, цыгане. А других было десять племен – турки, персы, влаты, гебры, мары, луры, лакзи, озбеки, чагатаи, /74а/ диляки, евреи, индусы, эфиопы. От стольких племен собрал он множество двухлетних младенцев – мальчиков и девочек и поместил в [этом] доме. И, если кто из них умирал, приносили вместо него другого. Через год заговорили они членораздельно, и вот [оказалось, что] не было это ни одним из языков, а было чем-то варварским и исковерканным. И многие приходили, молча слушали их речи и не понимали. [А дети] дрались, играли, смеялись, плакали. А когда входили к ним матери их, они подходили и приводили в смятение матерей и терзали их. Пришел также и шах и, услышав варварскую речь их, повелел рассыпать изюм: они набросились на изюм, крича и визжа, и никто не понял, что это за язык. И сказал шах: /74б/ «Уничтожьте их, дабы не распространилось наречие это». Но Лала-бек не дал истребить [детей] и вернул их матерям, говоря: «Когда уйдут они, научатся языку матерей своих». И так и поступили; и вскоре они научились разным языкам. Рассказал нам это вардапет Маркос Джугаеци, что был настоятелем Хавуц-Тара. Он же сказал: «Среди собранных детей был и брат моего отца».

Глава XXXII
О ВОЛКАХ-ЛЮДОЕДАХ

Как повествует историк Аракел, шах Аббас угнал [жителей] страны Араратской и поселил их в Персии. И осталась страна Араратская пустынной и безлюдной. Поэтому в стране размножились звери, /75а/ устроили себе логова в селах и домах и рожали там детенышей. И были звери те: барс, медведь, гиена, волк, лиса, куница, еж и другие, подобные им, крупные и мелкие. И не осталось человека, чтобы прогнать их, и они смело и бесстрашно бродили [всюду]. Но смелее других зверей были волки. Так как оставшиеся здесь люди были старики, старухи и немощные, которые не могли уйти со всеми, то волки приходили, раздирали их и пожирали. И, поедая бессильных, привыкли они [к человеческому мясу] и стали пожирать и здоровых, если встречали их, почему и были прозваны /75б/ волками-людоедами. И мы сочли нужным написать кое-что и о зле, [причиненном] ими.
Один старик из села Ариндж, прибыв в Канакер [и взяв там соль], возвращался в село свое, взвалив на плечи [мешок] с солью. Достиг он мельниц, и вот два волка спустились с холма, называемого Дарапасом, и схватили старика. Стал он кричать в сторону мельниц, но, пока прибежали [люди], они разгрызли старика, съели одну руку и изгрызли лицо его.
Одна женщина из села Норк сидела у порога дома своего, держа на руках свою маленькую дочь. И вот увидел ее издали волк и, прибежав, схватил ребенка за одежду и стал тянуть к себе. А женщина принялась кричать и, обняв дитя, /76а/ не выпускала его. И прибежали на голос женщины люди и прогнали волка, но ребенка отняли уже мертвым.
Мужчина из села Канакер, по имени Мхик, который был джырпетом села, отправился, как обычно, увеличить приток воды. Достиг он одного разрушенного села в области Котайк, которое называют Мехуд, и видит, что несутся к нему навстречу пять волков. Мхик побежал и поднялся на кровлю церкви. Волки, достигнув подножия стены, попытались забраться на кровлю церкви. Тогда Мхик снял ремень с пояса и спустил его вдоль стены. Волки же отошли в сторону и уселись, глядя на Мхика, [надеясь], что, быть может, он спустится и они съедят его. И так оставался он до рассвета. А когда поднялось /76б/ солнце, появились трое мужчин с навьюченными лошадьми. И стал кричать им Мхик. Подошли они и прогнали волков, а Мхик, дрожа, пошел с ними в их село.
Брат мой Хачатур нес своему крестному в Ереван кувшин мацуна. Достиг он места, что зовут Хандакер, и вот окружили его шесть волков и готовы были уже разорвать его, когда милостью Божьей подъехал на лошади мужчина, канакерец по имени Ованнес, и прогнал их, а Хачатура посадил на лошадь свою и увез в Ереван.
И много другого вреда причинили волки, но мы не пишем о том, чтобы не докучать читателям.

/77а/ Глава XXXIII
О БИТВЕ ЖЕНЩИН С ВОЛКОМ

Когда шах взял Ереван, назначил он туда правителем Амиргуна-хана и наказал ему восстановить крепость, насадить виноградники и заботиться о строительстве. Поэтому все принялись строить и сажать виноградники. Один мусульманин также посадил виноградник и, приведя из Котайка некоего мужа по имени Саргис с женой и грудным младенцем, поставил его сторожем нового виноградника. А мужчина посадил между виноградными лозами огурцы, дыни, арбузы и зелень. Днем мужчина шел работать на строительство крепости, а женщина ухаживала за виноградником и огородом. Вечером, боясь волков, поднимались они по деревянной лестнице на кровлю давильни /77б/ и поднимали наверх лестницу.
Однажды пошел Саргис, как обычно, на работу. А жена спустила колыбель с младенцем, поставила в давильню и, не заперев двери, пошла работать на огород. Волк, заметив это, открыл дверь, вошел в давильню, и дверь сама захлопнулась за ним. Женщина же услышала скрип двери и подумала, быть может, кто-нибудь вошел в давильню, [чтобы] украсть что-либо. Вошла и увидела волка и, подняв крик, схватила его за оба уха [и] потащила, чтобы отнять младенца, и не могла. Женщина волоком тащила волка, а он не выпускал пеленок младенца. И волоча его, добралась женщина до дверей, /78а/ открыла дверь ногой и принялась кричать соседкам. Услышали ее голос две женщины, прибежали и увидели муки женщины. Одна женщина взяла резак, а другая – большую дубину, стали бить волка и убили его. А младенец не говорил и не шевелился, и подумали [они], что он убит. [Тогда] открыла мать лицо младенца, и он улыбнулся матери. Мать от радости потеряла сознание, и с трудом привели ее в чувство.
Услышали мы это от вардапета Закария, что был настоятелем Ованнаванка, а сам он слышал это от Саргиса в Ереванской обители в 1080 (1631) году.

Глава XXXIV
О НАБЕГЕ КУРДОВ НА ДОЛИНУ ШАРУРА

Как сказали мы, в войне с моуравием Амиргуна-хан был ранен и отвезен в Ереван, а сын его Тахмасп-бек остался у корчи-баши. /78б/ Прослышали об этом мары, то есть курды, [живущие] по ту сторону горы Масис, объединились и вздумали двинуться на долину Шарура, пограбить. И слух об этом достиг Амиргуна-хана. Он послал сыну своему Тахмасп-беку строгое предписание, в котором говорилось: «Наступили для тебя дни страданий и день несчастья, так на что же ты надеешься, оставаясь там?»
И глубоко было уязвлено [сердце] Тахмасп-бека, когда услышал он предписание отца. Поэтому без ведома корчи-баши взял он рать свою и пошел в тот же день в Гехамскую область, на другой день – в Вайоцдзор, а на следующий день достиг равнины, называемой Веди. И увидел, что мары покрыли всю равнину. И закричал Тахмасп /79а/ громко: «Хавтур, кызылбаш, хавтур». А один муж из персов, незнатный, низкого [рода] и никчемный, ответил презрительно: «Беш батман тарунун на хави олур». А смысл этих слов тот, что не хватало хлеба, и муж этот свое улуфе получил просом и здесь с пренебрежением бросил это в лицо ему (Тахмаспу). И по сей день в этих местах говорят эту поговорку. Ослабели от этих слов персы и не захотели вступать в бой. Поэтому сам Тахмасп-бек напал с немногими мужами на стан курдов и принялся рубить их. Увидев это, войско его воспряло духом и, бросившись в бой, победило курдов и погнало их. И дошли они до места, /79б/ что зовется Аяглу-сарай, и подняли там белое знамя курдов, что зовется алам или байдаг. Увидев свое знамя, курды поверили, что это правда, и поэтому направились к нему. Персы же набросились на них, стали хватать их, рубить и захватили все их имущество. А остальные [курды], едва спасшись, бежали восвояси. И пока персы пребывали в Аяглу-сарае, пришла и другая печальная весть о том, что войско османов выступило уже из Карса, дошло до Куаши и Вжана у подножия Арагаца и намеревается двинуться на Карби. Услышав об этом, Тахмасп отправил всех пленных, головы убитых и добычу к отцу своему Амиргуна-хану, сам же /80а/ не поехал, но, взяв войско свое, в тот же вечер отправился в село Норагавит; там накормил лошадей и, когда запели петухи, выступили и перешли реку Раздан, то есть Занги. Выйдя на скалистую местность, они по бездорожью добрались до места, что повыше Ошакана, перешли реку Касах, прошли пониже садов, что зовутся долиною Карби, достигли вжанских полей и увидели османов. Затрубили в трубы ратные, и смешались друг с другом персы и османы. А лошади османов не были привычны к звукам труб персов и от трубных звуков обратились в бегство, персы же [пустились] вслед за ними, преследуя их. /80б/ Тахмасп-бек, потеряв из виду войско свое, ехал один. И вот увидели его издали три османа, узнали, что это кызылбаш, но не догадались, кто он, и тайком пустились следом за ним. Так как он имел сильную и очень смышленую лошадь, которую называли Гази-кхер, то скакал [все время] впереди османов. И вот встретилась ему большая расщелина, как говорят, шириною в 24 пяди, а длины и глубины безмерной. Хлестнув лошадь и вздыбив ее, он взлетел и очутился на той стороне. Став на ноги, сошел он с лошади и поцеловал ее глаза. Затем он поехал и нашел свое войско. Ему насчитали шесть человек, которых недоставало в войске. А они сами /81а/ имели пятерых пленных и три [отрубленные] головы. Захватив их с собой, они отправились в Ереван к хану. А к шаху отправили гонца с описанием двух сражений.

Глава XXXV
О СМЕРТИ АМИРГУНА-ХАНА

Когда отправился Тахмасп-бек с войском своим [на войну] без повеления корчи-баши, был корчи-баши смертельно обижен, считая это для себя оскорблением. И написал он жалобу на Тахмасп-бека и также отправил с гонцом-скороходом к шаху. И случилось так, что оба гонца-скорохода, и корчи-баши и Тахмасп-бека, в один день вошли /81б/ к шаху. И когда прочел он послание, понял, что корчи-баши написал его из зависти, и не принял во внимание написанное. А [то, что написал] Тахмасп-бек, [шах] учел и похвалил его. Написал он указ и вручил его тому же гонцу-скороходу. А копия его такова: «Указ от нашего шахского величества тебе, Тахмасп-бек. Если отец твой умрет, похорони его, если же он будет здравствовать, то пусть не остается там и либо прибудет ко мне, либо сидит молчком. А ты правь ханством». Как прочитал это Тахмасп, тотчас убил отца своего. Одни говорят, удушил веревкой, другие говорят, положил ему подушку на рот и сел на него, и тот задохнулся /82а/ и умер, а иные говорят, что умер он своею смертью от тяжелой раны. Врачи не смогли ее вылечить, ибо, сколько ни клали лекарств, рана его все увеличивалась, и умер он в страданиях. Так или иначе, ушел из жизни храбрый и мужественный Амиргуна-хан, белокурый лев. И сел на его место ханом сын его Тахмасп-бек, и стал править тяжелой рукою. Однако есть у меня сомнения по этому поводу. Ибо историк Аракел говорит, что, когда был ранен Амиргуна-хан, сын его Тахмасп-бек был у шаха. Услышав о ранении Амиргуна-хана, шах отправил сына к отцу, /82б/ чтобы охранять страну. А молва говорит то, что мы написали, и думаю, что молва соответствует действительности. Потому что я был еще ребенком, когда говорили: вот вернулся Тахмасп-бек из Грузии и от курдов, которых захватили, закованными привели в Канакер и сдали под охрану. И нам также дали под охрану одного по имени Лки-лки, который знал армянский язык. Он рассказал нам о сражении.

Глава XXXVI
О ПОХОДЕ ОСМАНОВ НА БАГДАД

Узнав, что шах Аббас умер и [на престол] сел внук его Сефи, слабосильный ребенок, царь османов Мурад собрал войско и дал его везиру Хосров-паше [с повелением] идти на Багдад и взять его. /83а/ Отправившись туда, осаждал [Хосров-паша] его много дней и не смог взять. Повернул он и пошел на Экбатан, то есть Керманшах, и на Хамадан, и на Даркахин и ничего не сумел сделать. Вернулся он в страну османов и вознамерился перезимовать в Токате. Услышав [об этом], царь Мурад разгневался и отправил к нему Муртуза-пашу. Этот отрубил голову Хосров-паше и сам занял его место.

Глава XXXVII
О ПОХОДЕ РУСТАМ-ХАНА НА ВАН

А царь персидский шах Сефи, узнав о деяниях султана Мурада, вознамерился сам совершить то, что сделал он. Посему велел он собрать войско и идти на Ван. И поставил во главе /83б/ войска Рустам-хана, правителя Тавриза. Получил он эти полномочия и, возгордившись, отправил к Тахмасп-хану в Ереван [гонца с повелением] явиться к нему, чтобы вместе двинуться на Ван. Но Тахмасп-хан дал суровый ответ, говоря: «Я не могу явиться, во-первых, потому, что не имею приказания шаха, и, во-вторых, как могу я оставить страну без правителя и идти служить тебе, если с трех сторон Еревану угрожают враги – грузины, курды и османы?» И не пошел. Гонцам также не оказал почестей, вернулись они со стыдом. [Сердце] Рустама было уязвлено незаживающей раной, и он не знал, что делать, /84а/ ибо не внял слову его и презрел его Тахмасп.
Взяв войско, пошел он на Шамирамакерт и осадил его. Много дней вел он войну за город и увидел, что не может взять его. Задумал он удрать и повелел войскам своим рассеяться по стране и в течение трех дней захватить в добычу все, что смогут, а через три дня вернуться к нему. И войска, рассеявшись, расхитили все, что нашли, и вернулись к нему. А он тайно призвал к себе всех тысяцких и говорит: «Вы позовите тайно сотников, они – пятидесятников, а пятидесятники – десятников, а те своих воинов, чтобы готовы были все бежать одновременно в указанную /84б/ ночь и чтобы не узнали о том османы и, выйдя из крепости и преследуя их, не причинили им вреда». И поступили так: оставили зажженными огни, чтобы не подумали чего османы, и убежали в один и тот же час.
На следующее утро османы заметили бегство персов, пустились следом за ними, но не смогли настигнуть. И, вернувшись в стан их, кроме огней, не нашли ни соломинки. Рустам же вернулся в Тавриз, написал жалобу на Тахмаспа и послал шаху. Шах пренебрег ею и с побоями отправил доставившего бумагу гонца. С тех пор до самой смерти он с отвращением смотрел на Рустама.

/85а/ Глава XXXVIII
О ПЕРЕПИСЧИКАХ ДУШ

Еще при жизни Амиргуна-хана человек один из племени османов по имени Мурад-бек бежал, спасаясь от казни за воровство, и прибыл к Амиргуна-хану. И был возвеличен он ханом и временами возглавлял персов и водил их на османов. Полюбился он хану за мужество.
У него был брат по имени Аслан-ага. Этот услышал, что брат его [Мурад-бек] возвеличен ханом, и также отложился, бежал со всею семьею и прибыл к брату, а тот повел его к хану. И так жили они вдвоем при хане.
После Амиргуна-хана сел [на престол] Тахмасп-Кули-бек. Этот /85б/ тоже полюбил их и поставил Мурад-бека вторым после себя, а Аслан-агу – главным по сбору налогов. [Как-то] послал он этого Аслан-агу по стране, чтобы произвести перепись всех мужчин и всего имущества.
И прибыл он в зимнюю пору сперва в Канакер и позвал к себе крестьян, чтобы они сообщили число душ своих. Пришел прежде всех мелик Давуд и привел восьмерых своих сыновей и сына дочери и показал ему. Приходили все с сыновьями своими, и заносили их в книгу. А отец мой Мкртич посадил меня, Закария, на плечи, толкнул брата моего Хачатура вперед, и пошли. И когда Аслан-ага увидел нас, малышей, хромых и кривоногих, разгневался и сказал: «Здоровых сыновей своих ты утаил, а калек привел?» /86а/ И велел повалить [отца] лицом на землю, и, принеся воды, вылили на него. Облили его с ног до головы, и сел один мужчина ему на голову, а другой – на ноги. И приказал он четырем воинам избивать его с обеих сторон. И били его до тех пор, пока кожа не сошла с тела, а сам он не потерял сознание. И сочли его мертвым и, оттащив, зарыли в навозе.
А у одного мужа по имени Барсег и у другого по имени Газар содрали [все] двадцать ногтей. Еще одного мужа по имени Маруге из Еревана повесили за одну руку и били до тех пор, пока не были вывихнуты все его суставы. Таким образом, охватил всех великий ужас перед ним. /86б/ Поэтому не оставалось ни одного грудного младенца, которого не показали бы. И если приходили старики, он приказывал ходить перед ним взад-вперед и наблюдал: если голова была опущена, а обе руки заложены за спину, не записывал, если же голова держалась прямо, а руки [несколько] вперед – записывал. И никто не понял этого. Если же приходили ребята, брал он веревку, обхватывал ею шею парня, оба конца веревки клал ему в рот и приказывал, чтобы тот держал их зубами: связав кольцо, снимал его через голову. Если оно проходило через голову, отпускал его, если же не проходило через голову – записывал его. И так он весьма точно записал все: мужчин, коров, /87а/ лошадей, мулов, ослов, овец, мельницы, маслобойки, [виды] ремесел, рисовые толчеи, виноградники и сады, и все, что нашел, записал он и обложил налогом. И послал все записанное в царский диван.

Глава XXXIX
ОБ АМАЛДАРЕ ШАХ КУЛИ-БЕКЕ

Царь персидский шах Аббас очень любил прогулки и пиршества. Однажды в сопровождении нескольких вельмож отправился он в сад ужинать и пить вино. Сидя на траве под яблоней, он посмотрел на дерево и спросил: «Сколько плодов на этом дереве?» Одни сказали столько литров, а другие – столько-то. И выступил вперед некий муж по имени Шах Кули-бек, который служил на кухне, /87б/ и сказал: «Да пребудешь ты в здравии, государь! На этом дереве столько-то литров яблок, повели сорвать и взвесить и, если хоть на один мискал будет больше или меньше, выколи мне глаза».
Когда услышал это шах, поразился и повелел двум мужчинам взобраться на дерево и сорвать все плоды, ничего не оставив и не растеряв. Они, взобравшись на дерево, сорвали все яблоки, спустили и взвесили. И весили они столько, сколько сказал Шах Кули-бек, ни на йоту не больше и не меньше.
Говорит шах: «Мудрость твоя проявляется только в этом или во всех вещах?» Говорит муж: «Не только в этом, но и во всем, ибо слуга твой [служит] на царской кухне, и, что бы туда ни поступало и ни выносилось, не теряет ни в весе, ни в мере, /88а/ и, как говорю я, так и бывает».
Повелел царь принести большой мешок пшеницы и сказал: «Сколько здесь литров?» Говорит муж: «Столько-то литров». И, взвесив, увидели, что так оно и есть, как он сказал. И изумленный шах повелел изгнать его из страны, говоря: «У него злой глаз, расщепит камни, заставит иссякнуть родники, иссушит растения». Вывели его со всеми домашними и со всем имуществом и изгнали. Добрался он до Еревана и явился к Амиргуна-хану, ибо издавна знали они друг друга. И назначил его хан главным над нивами, чтобы определял он количество пятин. Эту должность они называют хазырчи. А он отправился по стране на осмотр; приходил ли в поле, говорил: «Здесь столько-то пшеницы», [видел ли] стог, /88б/ говорил: «Здесь столько-то снопов», подходил ли к куче [обмолоченного] зерна, говорил: «Столько-то литров», если же подходил к отаре овец или стаду коров, говорил: «Здесь столько-то [голов] рогатого скота» или «столько-то овец». И было так, [как он говорил], и никогда он не ошибался. И назвали его амалдар Шах Кули-бек. Так оставался он [главным] над нивами и в исчислении [голов] скота. При жизни Амиргуна-хана он был надзирателем и учетчиком.
После Амиргуна-хана стал ханом Тахмасп-Кули. Сговорились тогда три мусульманина и втайне от людей убили Шах Кули-бека, и никто не узнал о смерти его, так как нашли голый труп его брошенным [где-то] в поле. /89а/ Так сгинуло зло с лица земли нашей.

Глава ХL
О ТОМ, КАКИМ БЫЛ ТАХМАСП-КУЛИ-ХАН

Все, что написали мы с начала нашего повествования и до сих пор, все это [заимствовано] от молвы и слухов, из писаных историй и памятных записей. Отныне, будучи очевидцем ближайших событий и слыша все сам, опишу все это безошибочно.
Сперва о том, каким был человеком Тахмасп-хан. Имел он красивую внешность, большие глаза, тонкие брови, широкий лоб, широкие плечи, маленький рот и мелкие зубы, был приятен в беседе и сладкоречив, справедлив и правосуден, правдолюбив и беспристрастен. Любил он христиан, поэтому всегда ходил к ним в дома, ел и пил и не гнушался мяса [животных, зарезанных] христианами, и кушаний, /89б/ приготовленных ими. И говорил, что некоторые мусульмане едят мясо и пьют кровь христиан, а сами говорят – не ешьте мяса [животных, зарезанных] христианами, ибо грех это.
Как-то отправился он на свадьбу Григора, сына мелика Давуда, но не взял с собой много мусульман, чтобы не было больших расходов дому мелика. Взял он с собой только Мурад-бека, и Аслан-агу, и калантара Масума, и несколько слуг. И когда он сел за ужин, посадил справа и слева от себя мелика Давуда и Гозал-бека из Карби. И когда вставал он, поднимались и они, когда засыпал, приказывал, чтобы заснули все и никто не оставался бодрствовать. Такова была /90а/ его привычка.
Случилось, что просидел он на этой свадьбе в доме мелика с вечера до полуночи, ел и пил под песни и игру гусанов, в плясках и большом веселии. И когда опьянел, встал, чтобы идти спать, и сказал всем: «Идите все спать, и чтобы никто не оставался бодрствовать». Пошел и заснул; когда выспался, встал и зажег фонарь, передал его в руки дочери мелика, которую звали Варда-хатун, и обошел весь дом, чтобы убедиться, что из мусульман никто не бодрствует. Вошел он в нижний погреб и увидел, что над тониром поставлен был курси, курси был накрыт, на нем [разложили] хлеб и кушанья, кувшин с вином и со стаканом, а Аслан-ага, /90б/ вытянув ноги под курси, положив одну руку на другую, а на руки склонив голову, спит на курси. Увидев это, хан вернулся и сказал девочке: «Ничего никому не говори», улегся на постель и снова уснул. Но были там два мужа, прислуживавшие на свадьбе; имя одного – Сахрат, а другого – Тархан. Они не спали, увидели это и, разбудив Аслан-агу, рассказали ему об этом. И когда он услышал это, дрожь и ужас охватили его, и сказал он: «Знаю, убьет меня. Но если спросит он, я скажу правду». И, встав, /91а/ пошел на свое место.
Утром призвал хан всех мусульман вместе и говорит им: «После моего ухода отсюда кто остался бодрствовать?» Говорит Аслан-ага: «Пошел я в нижний погреб и увидел, что слуги веселились в честь твоего высочества, и я тоже сел за курси и долго веселился. И охватил меня сон, и не мог я встать, но уснул за столом». Сказал хан: «Если бы ты неправду сказал, лишился бы ты головы». Так в страхе держал он мусульман и любил христиан.

Глава XLI
О ПОХОДЕ ХАНА В СТРАНУ ОСМАНОВ

Он увидел, что у османов, бывших в городе Карсе, начались междоусобия, /91б/ ибо два знатных парона, которых звали саг-агаси и сол-агаси, что значит правый парон и левый парон, из-за власти стали враждовать друг с другом. И отправились они в Арзрум, к старшему правителю, то есть к великому паше, чтобы он рассудил их, а Карс остался без надзирателя. Услышав об этом, хан собрал войско, вручил его калантару Масуму и отправил в область Карса, и наказал ему, если он полонит христиан, с миром привести их к нему, а если турок, – мужчин убивать, а женщин брать в плен, заселенные места сжигать и разрушать.
Дал он ему такой наказ, а сам, взяв остальное /92а/ войско, отправился в сторону Кагзувана, захватил и разрушил всю эту местность. И достиг он древнего города Багреванда, который ныне зовут Зарафхана, на реке Ерасх. Полонил он жителей его, разрушил жилища, и остается [город] в развалинах по сей день; пленных же [хан] отправил в Вагаршапат. И [так] продвигаясь, достиг он области Карина и захватил все, что нашел. Возвращаясь через Басен и Партизадзор, прибыл хан к воротам Карса и всех оставшихся здесь из плененных Масумом погнал в плен. И не смогли противостоять ему османы, ибо в малой Колонии армянской, то есть в Шапгарасаре, увеличились в числе разбойники, то есть джалалии; /92б/ по повелению царя османов Мурада пошел на них паша Карина, и осталась страна без правителя. Вследствие этого усилились персы и совершили все это.

Глава ХLII
О НАКАЗАНИИ ШАЙХ-ИСЛАМА МАХМЕТА

Был епископ по имени Микаел из Канакера. Это тот инок Микаел, о котором я упомянул в повествовании о Мехлу. Был он мужем высокого роста, недалекого ума, несведущ в писании, но искушен в мирских речах. Был у него один враг – перс, который говорил: «Я твой родственник, и все, что имеешь ты, – все это мне принадлежит, ибо я мусульманин и закон наш так велит». И часто ругал он епископа, называя его язычником, неверным и нечестивым. И так шли между обоими споры и раздоры.
И отправились они вдвоем /93а/ к кази на суд. Кичась своим мусульманством, перс считал себя правым. Отправившись [в суд], предстали они перед шейхом. Говорит перс: «Мирза! Я родственник этого христианина и мусульманин и по закону требую у него мою долю имущества, а он не дает». Говорит шейх епископу: «Действительно он родственник тебе?» Говорит епископ: «Я не знаю и не ведаю о нем. Если он родственник мне, пусть приведет свидетелей и докажет родство свое перед вами, и тогда пусть мое имущество перейдет к нему». Говорит шейх персу: «Есть у тебя свидетели, что ты ему родственник?» Говорит перс: «Свидетель мой – моя вера». Говорит шейх: «Есть много людей этой веры, но ничем это не поможет. Если имеешь /93б/ свидетелей, приведи их, а если нет – не утруждай людей, ибо без свидетелей ничего ты не выиграешь».
Отправился перс в Канакер, дабы привести свидетелей из мусульман Канакера. Но они пренебрегли им и не пришли. А кази написал и дал епископу бумагу со свидетельскими [подписями] многих мусульман и с печатью. И признали мусульманина неправым. Взял епископ казилама и отправился к себе. Через месяц опять пришел перс к шейху и говорит: «Зачем ты из-за какого-то голоштанника черноголового опозорил меня и вывел неправым? Я дам тебе столько-то серебра, а ты устрой мое дело». И послушался его кази, ибо взятка ослепляет глаза судей. Приняв взятку, /94а/ он дал ему грамоту и сделал его родственником епископа. А мусульманин, получив от него бумагу, устроился в саду епископа. Пришел епископ к шейху и говорит: «Что же это такое? Согласно свидетельству многих мужей, дал ты мне шейхслама, а теперь дал указ и ему, и вот пришел он и устроился в моем саду». Говорит шейх: «Я был неточно осведомлен о деле, теперь же достоверно узнал, что он твой родственник, и, согласно нашему закону, все имущество твое принадлежит ему». Говорит епископ: «Покуда он не давал тебе взятки, ты не делал его моим родственником, а теперь ты принял взятку и сделал его моим родственником». Кази, рассердившись, приказал слугам выгнать /94б/ его вон. И слуги вытолкали его из здания. Выйдя оттуда, написал епископ жалобу на шейха, приложив к ней казилама, и с меликом Давудом отправил ее к хану. Когда хан прочитал [жалобу], позвал к себе епископа и проверил дело. Разгневанный хан отправил за кази грозных мужей, дабы привели они его пешим и бегом. И привели они его и поставили перед ханом. Показал ему хан казилама епископа и говорит: «Ты написал это?» Говорит кази: «Да». Показал и прошение епископа и говорит: «Что это?» Говорит шейх: «Меня неверно осведомили [о деле], а потом я узнал истину». Говорит хан: «Это взятка так познакомила /95а/ тебя с истиной, что ты указ свой объявил ложным?» Оказались там и те, кто скрепили казилама [своими печатями], и сказали они: «Эту грамоту написал он при нас после подробного опроса». Говорит хан: «Что ответишь на это?» Замолчал шейх и изменился в лице. Разгневанный хан повелел надеть на него тахтакюлах, то есть деревянный колпак. Принесли большую и толстую доску и, пробив в ней отверстие, надели на шею шейха. И повесили на доску трещотки и колокольчики, ручки кувшинов и хвосты лисиц и собак, дохлых кошек и высохшие /95б/ черепа животных и рваные старые женские панталоны, привязали ему на шею веревку, а конец ее дали в руки одного старика мусульманина, который шел впереди и тащил его за веревку. А слуги хана били шейха хлыстами и розгами, дабы кричал он громко: «Всякий, кто вынесет приговор за взятку, будет так наказан». И кричал он громко по-турецки: «Хар ким диванда ршуат алур, джазаси пудур де». И прозвали епископа казикран. А шейха вели так с позором [по городу] под бой барабанов и свист и лишили прав шейхства. И жил он окруженный презрением, покуда жил Тахмасп-хан. А о том, как убили Тахмасп-хана, расскажем в своем месте. /96а/ Епископ же по велению католикоса Филиппоса стал настоя телем монастыря Сурб-Саргиса (Св. Саргиса). А затем, отказавшись от [настоятельства], ушел он в обитель Ованнаванка и там умер. Эту историю мы услышали от него, хотя и сами были ее очевидцами.

Глава ХLIII
ОБ ИМЕНИТЫХ ЕПИСКОПАХ

Жили в то время старые епископы, именитые и славные, благопристойные и святолюбивые, которых звали Филиппос, Ованнес и Мхитар. Хочу я рассказать о жизни каждого из них в отдельности. Сперва [расскажем] о Филиппосе. Он происходил из Канакера и был из знатного рода, который звался Нукзаренк. При рождении назвали его также Нукзаром.
С детства был он благопристоен, набожен, воздержан [в еде] и постился, /96б/ любил молиться, отказывался от мальчишеских игр, постоянно ходил к вратам монастыря, почитал монахов, слушал и запоминал духовные речи. Поэтому родители его, увидев такое усердие, отдали его учиться в сельский монастырь. И так как он обладал быстрым умом и трудолюбием, то вскоре выучил безупречно Псалтырь и Шаракан, а также литургию.
Католикос Аракел, прибыв в монастырь Канакера и увидев благопристойное поведение его, постриг шестнадцатилетнего [Нукзара] в монахи и назвал его Филиппосом, что в переводе означает «светоч разума» или «уста рук». Так благопристойной и добродетельной жизнью служил он Христу. /97а/ И жил он в монастыре, никогда не выходил из него, пока не появился второй просветитель – вардапет Мовсес Татеваци. Тогда отправился Филиппос и присоединился к нему и, куда бы ни шел Мовсес, следовал за ним. И не отходил от него до тех пор, пока не стал Мовсес католикосом. Посвятил он Филиппоса в сан епископа и отправил в монастырь Бджни, чтобы он управлял им. И, оказав ему почесть, пожаловал ему грамотою [церковные подати] Канакера, дабы пользовался он ими пожизненно, а после смерти его чтобы отошли [подати] Канакера его монастырю. И вот по сей день существует эта грамота.
И, отправившись в монастырь, собрал он более шестидесяти монахов, упорядочил сперва духовный чин, часы молитв, а затем и повседневную жизнь. Он обновил обветшавшую кровлю церкви, /97б/ построил над западными дверьми церкви деревянный притвор, хозяйственные помещения и кельи. Построил он маслобойню и мельницу, хлев для скота, конюшню для лошадей и овчарню. Приобрел много крупного скота, овец и другого добра. Любил он также молиться и временами исчезал, отправляясь в лесные дебри, и, углубленный в свои мысли, молился Богу день или два, а затем возвращался в монастырь. Это вошло в его постоянную привычку.
Однажды исчез он таким же образом, и думали все, что вернется в тот же день. Но вернулся он спустя три дня, /98а/ имея при себе кадило и маштоц. И спросили его: «Откуда пришел, что означают эти вещи?» Но он не сказал ничего о том, что делал. И жил в монастыре один смиренный инок по имени Степанос родом из города Константинополя, который сказал: «Многих отшельников похоронил он. Знаю, и ныне уходил он по этим делам, ибо имеет при себе маштоц и кадило». И обратились монахи к епископу с горячей мольбой, и [тогда] он сказал: «На границе земель монастырских умер некий чужеземец, и я похоронил его». И стали мы снова молить его, дабы сказал имя его и показал место. И сказал [епископ]: «Имя его – Минас, и [похоронен] он в таком-то месте». Мы отправились /98б/ и поцеловали могилу блаженного отшельника. Вернувшись в монастырь, спросили мы у епископа: «Сколько лет жил он там?» Ответил епископ: «Шесть лет. Каждую пятницу относил я ему два хлеба, и это было его пищей до следующей пятницы. Зимой подходил он к монастырю в таком-то месте, и я отдавал ему хлеб, а летом я ходил к нему». Все это он рассказал, ибо мы упросили его. Так в добродетели прожил он многие годы в монастыре, а потом отправился к католикосу Филиппосу и попросил его [отпустить с ним] ученого вардапета Мовсеса из села Тачарабак области Котайк. Вернувшись, поставил его настоятелем монастыря, а сам, /99а/ отказавшись [от сего сана], стал ходить по монастырям и обителям, чтобы молиться.
После Филиппоса католикосом стал Акоп Джугаеци. Забрал он епископа Филиппоса в Святой Эчмиадзин и назначил его духовным отцом всей братии. И, прожив некоторое время при Святом Престоле, прихворнул он немного и попросил отвезти его в Святой монастырь его в Бджни, чтобы там умереть.
Но, когда достигли его родного села Канакера, окружили его сельчане и не допустили отправиться в Бджни. Остался он там, в Канакере, и спустя два дня умер, и похоронили его у дверей церкви Святого Акопа. В ту же ночь некий отступник по имени Тадеос отправился на мельницу и, когда достиг церкви, подумал: «Пойду /99б/ поцелую могилу парон-тера». И когда приблизился, увидел, что горят над могилой три огня, и принял их за настоящие огни, но, когда подошел вплотную, соединились три огня [в один] и исчезли в окне церкви. И обильные слезы пролил отступник Тадеос на могиле епископа. Пожалел он о [содеянном им] злом деле, ушел на остров Севан, стал отшельником и умер [там], раскаявшись. Ведя на земле святую жизнь, епископ Филиппос преставился к Христу милостью его. Вечная слава ему.

Глава ХLIV
ЖИТИЕ И ИСТОРИЯ ЕПИСКОПА ОВАННЕСА

Сей [епископ] был родом из города Карби, из знатной семьи, которую звали Тмокенк, а ныне прозывают Саакянк. /100а/ Красильщик по ремеслу, был он скромен и добродетелен, какую бы плату ни дали ему за ремесло, он брал, не глядя, много ли то или мало. Любил он также молиться. Лавка его находилась рядом с церковью. В часы молитвы отправлялся он в церковь и до конца службы не выходил из церкви. Он любил и монахов и отшельников. Если случалось встретить кого-нибудь из них, расспрашивал, осведомлялся, откуда они и каковы их места, каков порядок молитв, и жаждал жить, как они.
Появился в это время вардапет Мовсес Татеваци, который проповедовал Слово Божие. Отправившись к нему, изучил у него Ованнес полностью от начала до конца Библию – Ветхий и Новый /100б/ заветы, а также историю; все, что он видел, изучил в совершенстве. По повелению вардапета ушел он в обитель Лима, стал там иноком и постоянно вел подвижническую жизнь. Но тот, кто является началом всех зол и врагом истины, позавидовал жизни его и пожелал погубить не только душу его, но и ввести в соблазн тело. Поэтому принял он образ ангела и явился ему и осмелился сказать: «Я, мол, ангел Господен и послан Богом, чтобы говорить с тобой, утешать и помогать тебе в твоем подвижничестве; постоянно я буду с тобою и сообщу тебе обо всем том, /101а/ что случилось от сотворения мира и по сей день». А Ованнес, хотя и умудренный в заповедях Божиих, не был опытен в кознях дьявола, поэтому и поверил ему, однако от Господа он не отрекся. Так прожил он семь лет. Приходил дьявол, говорил с ним и рассказывал ему все прошлое. То, что знал Ованнес, знал он из Писания, а с тем, чего не знал, знакомил его дьявол. Поэтому не было никого, кто был бы так мудр, как он. Никто из членов обители не знал об этом, кроме двоих: инока Мелкисета из села Вжана и паломника Мкртича из города Вана, которым Ованнес сам раскрыл [тайну]. Дьявол говорил /101б/ с Ованнесом, Ованнес рассказывал Мелкисету, а Мелкисет записывал в тетради. Еще вот что сказал дьявол: «Ты, мол, происходишь из рода Лусаворича, т. е. Аршакуни. Из твоего рода один должен стать католикосом, а другой – царем, и тогда наступит конец света. А тебя на глазах у всех поведу я по морю, как по суше».
Спустя много времени узнала об этом и братия обители и, осыпав его упреками и побоями, стала говорить: «Почему принимаешь ты явление дьявола за ангельское?» Но он стоял на своем, повторяя речи дьявола и утверждая, что дьявол – это ангел Божий. И говорил: «В день Вознесения придет много ангелов, /102а/ дабы повести Меня по морю, чтобы вы увидели, как иду Я, и уверовали, что со Мной говорит ангел Божий».
Как услышали это братья, накинулись на него, схватили, бросили в келью и заковали ноги, заперли за ним дверь и никого не впускали к нему. И приставили к нему одного отшельника, чтобы приносил он ему каждый день обед, ставил перед ним и уходил. И много времени пробыл он так в тюрьме.
Каждый день приходил к нему дьявол, разговаривал с ним и открывал ему неведомые вещи. По истечении семи лет собеседования дьявола с Ованнесом, в среду шестой недели Пятидесятницы после пасхи, явился к нему дьявол и говорит: «Приготовься, ибо завтра в час /102б/ Вознесения Господа придем и сокрушим двери, сбросим цепи с ног твоих и, освободив тебя отсюда, повлечем через море и силою заставим всех монахов прийти и увидеть славу твою». И пока размышлял Ованнес о том, как ему поступить, вошел служитель его и принес кушанье двух видов. И вот милостью Господа осенило его свыше, и, взяв кушанья двух видов, смешал он их и говорит дьяволу: «Если ты воистину ангел Божий, отдели друг от друга эти два кушанья, чтобы я вполне уверовал в тебя». Поднялся тогда на ноги тот злой дьявол и, со смехом хлопая в ладоши, /103а/ сказал: «Шабаш, шабаш! Я тот дьявол, который обманул Адама и вывел его из рая; чем ты лучше его, чтобы не быть обманутым мною?» Сказал это и исчез. Ованнес, придя в себя, сказал: «О я несчастный! Ради чего стал я позором и посмешищем для [всего] света? Как взгляну я в лицо людям, как буду говорить с людьми? Горе мне, заблудшему!» И, обернув лицо на восток, говорил, плача: «Велики дела Твои, Господи! Спас Ты меня от смерти, сотворив чудо на земле». И, говоря это, причитал и обливался слезами.
Придя наконец в себя, стал он звать братию. /103б/ Услышали голос его братья и, придя, открыли дверь и увидели его побледневшее лицо. А он, пав ниц у их ног, испускал громкие вопли: «Грешен я пред небом и вами». И, не переставая рыдать, раскрыл им обман злого духа. Тогда сняли цепи с ног его и, принеся теплой воды, обмыли ноги, руки и голову его и пригладили волосы. И, так как близился час вечерни, облачилась братия, принесли рясу, надели ее на него и пошли вперед с зажженными лампадами, говоря: «Да будут они как прах пред лицом ветра! Да будет путь их темен». И, так доведя его до дверей /104а/ церкви, сказали: «Открой, о Боже, врата милости перед нами, что обращаются к тебе с мольбами». И так ввели его в церковь и совершили всенощное бдение, до утра молясь и читая псалмы. А на следующее утро в день Вознесения Господа приказали ему отслужить обедню Христову, и все приняли от него причастие. Прожил он еще несколько лет в обители Лима, а потом католикос Филиппос призвал его и оставил при себе, чтобы он обучал монахов. Все это мы узнали из книги, большей по объему, чем Псалтырь, в которой Мелкисет подробно описал его историю. Эта книга находилась в библиотеке Ованнаванка, но его ученики попросили ее и унесли, и не ведаю, что сделали с нею. /104б/ Конец его истории о том, как выщипали ему бороду, и о смерти его расскажем в своем месте.

Глава ХLV
ИСТОРИЯ И ЖИТИЕ ЕПИСКОПА МХИТАРА

Сей Мхитар, угодный Господу и христолюбивый, дитя добродетельных христиан, был родом из села Далу-Гардаш Гехамской области, прозываемого Цмак. С детства жил он в страхе Божьем, любил добро и, постоянно думая о заповедях Божьих, желал [приобщиться] к духовным делам, стать отшельником. Изучал он церковные обряды, Псалтырь и Шараканы, постоянно усердно молился, ибо хотел быть иноком, но так как в селе том не было священника, сельчане заставили /105а/ его родителей женить его, дабы рукоположили его в священники села. Хотя Мхитар не имел желания вступать в брак, однако [уступил] просьбам сельчан и мольбам родителей, и ввели его по обряду в чин белого духовенства. Так жил он в благочестивом браке, согласно словам Павла, «на непорочном ложе» (Евр, 13, 4), целомудренный, как голубь, справедливый, как аист. Прожили они некоторое время друг с другом как агнцы, а затем дали ему волею и милостью Господа сан священника. И бескорыстно исполнял он свои [обязанности] священника, не зарился на добро и на даяния народа, не проявляя жадности и не угнетая никого. /105б/ Прожил он некоторое время в браке и священстве, затем умерла его жена, и остался тер Мхитар одиноким. И задумал он [тогда] уйти в пустынь. Но воспротивились [тому] сельчане и не допустили, чтобы он ушел, ибо любили его за святую жизнь и добрые дела. Он утешал и наставлял благочестивых и порицал и укорял бесчестных.
Жил в селе некий муж, староста той области, по имени мелик Парсадан. Был он очень жаден до чужого имущества, горд и заносчив. И наставлял его иерей Мхитар, чтобы он бросил свои незаконные дела, не обирал и не лишал [добра] простолюдинов. /106а/ Но мелик Парсадан вместо того, чтобы раскаяться и отречься от злых дел, все более ненавидел почтенного иерея Мхитара, завидовал ему и враждовал с ним и стремился ввергнуть его в беду. А иерей Мхитар искал повода, чтобы удалиться из села и уйти в пустынь, и не находил.
Однажды, запрягши в ярмо шесть быков, молотил он на току зерно. Прислал мелик к нему слугу своего и сказал [через него]: «Отдай быков твоих, чтобы обмолотил я свои снопы, ибо скоро пойдет дождь и намочит ток». Отвечает иерей: «Если дождь намочит твой ток, то намочит он и мой. Вот видите, молочу, чтобы убрать зерно с тока, пока сухо, а потому не дам я быков». Вернулся слуга /106б/ и рассказал о том своему хозяину. И во второй раз послал [мелик слугу] и говорит: «Лучше отдай своей волей, иначе посыплются на твою голову несчастья». Отвечает иерей Мхитар: «Добровольно я не отдам, а если хочет силою захватить, может забрать. Если [намерен] убить меня, пусть убьет, ибо он мелик, облеченный большою властью». Вернулся слуга и рассказал и это. Тогда исполнился гнева, как медведица, потерявшая детенышей, и почернел, как уголь, загордившийся мелик и в ярости послал трех слуг своих молотильщиков, сказав: «Пойдите приведите быков как есть, впряженными в ярмо с молотильной доской, с молотильщиком и со всем, /107а/ что есть на ней (доске)». Отправились слуги и сделали, как было приказано им. И незлопамятный отец Мхитар не возмутился, и не воспротивился, и слова резкого не сказал, но поступил, как Павел, говоря: «Передайте мелику: «Доволен я тобой, ибо освободил ты меня от мирских забот. За то добро, что сделал ты мне, пусть к тебе перейдут мой дом и имущество мое»». Сказав это, не пошел он в дом свой, но отправился к дверям церкви и поцеловал их. Обулся он затем в лапти, надел на голову шапку, завернул в рясу скуфыо и башмаки и пустился в путь, направившись на Севан. И никто не видел, как он ушел, никто не узнал, где он находится, и никто не повстречал его в дороге. Достиг он /107б/ пристани Севана, и на крик его прибыло судно и переправило его в обитель. С мольбою наказал он братии никому ничего не говорить о нем. Крестьяне, однако, обратились к мелику: «Разве не ты погубил священника нашего? Ты отвечаешь за кровь его». И разослал мелик [людей] по соседним селам, но вернулись они ни с чем. А спустя десять дней пришли отшельники из обители и сказали, что отец Мхитар находится на Севане. Отправился тогда мелик, взяв с собой нескольких сельчан, на Севан и, приняв на себя грех, долго молили его вернуться. Но не послушал он их, остался там, постоянно обращаясь к Господу чистыми помыслами и молитвой.
/108а/ Католикос всех армян Филиппос, услышав о доброй славе его, отправил [за ним людей], и привезли его к Святому Престолу Эчмиадзина. Рукоположил католикос его в сан епископа и снова отправил на Севан управлять братией. Вернувшись туда, он свято управлял обителью и в 1111 (1662) году нашего летосчисления [почил в бозе], обретя бессмертную жизнь, и был похоронен там во славу Христа-Бога.

Глава ХLVI
О КОСТЯХ ДЖАФАР-ПАШИ

Когда Тахмасп-Кули-хан разбил курдов в долине Вжана, захватил он кое-кого из вельмож их и, избив их, отправил к великому шаху Аббасу. А тот повелел раздеть и бросить троих из них львам [на растерзание] /108б/ на потеху войску своему. Затем спросил он: «Где находится труп Джафар-паши?» Ответили ему, что в Тавризе. Отправил он людей, чтобы откопали они труп и доставили к нему. Разрезал топором на мелкие куски его труп, смешал с ячменем и смолол муку, дал испечь из нее хлеб; бросил его мелкими кусками собакам, а те поели его. Вот какую ненависть питал он к племени османов!

Глава ХLVII
О ПОХОДЕ ОСМАНОВ НА АРАРАТСКУЮ ОБЛАСТЬ

Вернувшись из Арзрума, карские пароны по кличке саг-ага и сол-ага принялись обвинять Шхичан-пашу: «Почему, мол, ты не сразился с Тахмасп-Кули-ханом, когда проник он в пределы /109а/ твоей области?» Ответил Шхичан: «Вас здесь не было, а войска мои рассеялись. Как мог я противостоять войскам персов? Ныне же будьте готовы, ибо и мы также двинемся против них». [В это время] Амиргуна-хан был уже мертв, а сын его Тахмасп-Кули-хан пошел на Грузию против Теймураза. Поэтому собрались османы и двинулись на области Ширака и Нига. Обойдя с севера гору Ара, проникли османы в область Котайк, разграбили там все, что нашли, и подошли они к селу Егвард и осадили его крепость. А сельчане закидали их камнями. Подождали османы, пока не иссякли их камни, и тогда легко овладели крепостью, убили /109б/ до 30 человек из них и полонили всех, кого нашли там, – людей и животных.
Поймали и некоего мужа по имени Цатур, связали ему сзади руки и, так как был он сельским старостой, стали принуждать его, чтобы он показал имущество [сельчан]. А он, вырвавшись и разорвав путы, проник через отдушину в один дом, взобрался ловко на потолок и повис там, схватившись руками и ногами за балку. Османы, войдя в дом, поискали [его] и не нашли. Вышли они из дома и обратились в бегство, ибо услышали, что Тахмасп-хан возвратился из Грузии и уже приближается [к ним]. И торопясь, перешли османы Аштаракский мост и через /110а/ Талин вернулись восвояси в Карс.

Глава ХLVIII
О ПОХОДЕ ХАНА НА ОСМАНОВ

Вернулся наконец хан из Грузии и узнал о зле, причиненном османами Айрарату; разбитый горем, вздыхал он и рычал, как лев. И вот приказал он собрать среди армян ратных людей, то есть мушкетеров. И собралось их более шестидесяти из Егварда, Канакера, Еревана, Норагавита, Эчмиадзина, Ошакана, Аштарака, Карби и Ованнаванка. Все они были мужи отборные и искусные в стрельбе из ружья.
Взяв их и свое войско, отправился он к северному склону Арагаца и, остановившись там, поставил во главе войска Мурад-бека, о котором писали мы выше, и велел ему напасть на войска османов, которые собрались в /110б/ Ширакской области на берегу реки Арпа. Одни из них спали, другие купались, иные же холили коней, и так пребывали они в беззаботности.
Мурад-бек, поднявшись на вершину одного холма, подал голос османам. Османы поспешно вскочили, сели на коней и, [обойдя] холм с другой стороны, напали на персидское войско. Увидев их, персы пустились бежать по направлению к хану. А хан сидел с двенадцатью мужами, окруженный армянами-мушкетерами, и пил вино. Узнав о бегстве Мурад-бека, повскакали они поспешно. Облекся хан в железные доспехи, то есть гейим, одел на голову шлем, /111а/ на руки – налокотники, так полностью он вооружился. Имел он также нужные в сражении колчан, полный стрел, и саблю, называемую Зилфегар, булаву и копье, а также серебряный щит на спине, Точно так же надел на свою лошадь по имени Гази-кхер набрюшник, и не было [на ней] места, которое не было бы закрыто. Вооружившись так, хан устремился на врага. Мурад-бек в бегстве своем достиг хана; разгневанный хан сказал ему: «О черный ишак! Ты все еще любишь свое племя?» И, ударив его копьем по голове, сказал: «Повернись, мы пойдем [вперед]». И, двинувшись [вперед], столкнулись [они] с войском османов. /111б/ Во главе османов стоял некий [муж], которого звали Гелп-Али. Выступив вперед, сказал он: «Хану подобает хан, парону – парон, слуге – слуга. Кто из вас хан, пусть подойдет, чтобы мы увидели его». «Я хан, – сказал хан, выступив вперед, – если имеешь что сказать, говори». Тогда Гелп-Али, увидев, что на хане нет ни одного открытого места, кроме рта, нацелил копье, которое держал в руке, в рот хану и рассек ему верхнюю губу. Хан ударил хлыстом лошадь и выхватив саблю Зилфегар, ударил его по левому плечу и рассек [туловище] до самой ноги, так что голова с правой рукой повисли в одну сторону, а левая рука – в другую. Когда османы увидели, что их предводитель /112а/ пал, они обратились в бегство. И затрубили персы в трубы ратные. Лошади же османов, не привычные к звукам труб, испугались и пустились в бегство. И преследовали их персы до ворот Карса. Закатилось солнце, и провели они ночь у ворот Карса. А на следующий день рассеялись они по стране, полонили всех, кого нашли, и вернулись в Ереван, захватив с собой много османов. Эту историю узнали мы в обители Ованнаванка от паломника по имени Гариб из Эчмиадзина. Он говорил, что и сам был мушкетером. А предыдущую историю я слышал от отшельника по имени Акоп из обители Сагмосаванка. Сам он был из села Егвард и также попал в плен к османам.

 

Содержание   Том I   Том II   Том III

 

Дополнительная информация:

Источник: Классическая армянская литература Закарий Канакерци “Хроника”. Перевод с армянского. Предисловие и комментарии М.О. Дарбинян-Меликян. Москва, 1969г.

См. также:

Закарий Канакерци