ВААН ТЕРЬЯН
Другие мемуары Аветика Исаакяна
С братьями Ваана Арамом и Джавахеци (псевдоним Киракоса Терьяна) я был знаком давно и знал, что их младший брат Ваан учится в Лазаревском институте восточных языков. А самого Ваана впервые увидел в Москве в марте 1904 года.
Как-то я посетил Лазаревский институт и меня, окружило несколько студентов, в их числе был Ваан. Меня расспрашивали и отвечали на мои вопросы. Потом показали аудитории, библиотеку, зал и другие помещения, рассказали о старых традициях лазаревцев, между тем Ваан молча следовал за всеми, не спуская с меня глаз. Когда же я заговаривал с ним, он краснел и терялся.
На прощанье Ваан крепко пожал мою руку и прошептал:
“Очень рад, что увидел вас”. Я пригласил его к себе. Через пару дней он зашел вместе с товарищем.
Насколько его приятель был разговорчив и многословен, настолько скуп на слова и молчалив был Ваан.
Первый интересовался политической ситуацией на Кавказе, в частности, событиями, вызванными в 1903 году намерением царских властей захватить поместья армянской церкви.
Ваана же занимали литературные дела - что пишут Газарос Агаян, Ширванзаде, Ованес Туманян, Дереник Демирчян и другие.
Когда я смотрел на него, он смущался и опускал голову. Я чувствовал, что мой взгляд подавляет робкого, застенчивого парня, и избегал смотреть ему в глаза.
На мой вопрос, следит ли студенчество за армянской литературой, Ваан, как бы отвечая от имени всех студентов, краснея, прочел на память несколько моих стихотворений.
Потом я узнал, что студенты организовали небольшой кружок по изучению армянской литературы, и, если не ошибаюсь, издавали рукописную литературную газету, редактором которой был Терян.
Летом следующего, 1905 года мне случилось побывать в Ахалкалакском уезде. Странствуя по селам, я оказался и в Гандзе, где навестил семью Ваана. Оставался я у них с неделю. Отец Ваана был священник, весьма странный и любопытный человек. Сыновья, особенно Ваан, были поразительно похожи на отца - черные, горящие внутренним огнем глаза, острый взгляд, смоляные волосы, нервическое сложение.
Хотя отец Ваана был довольно стар, он отличался ненасытной любознательностью, бодрой мыслью. В те дни он занимался сопоставлением религиозного учения Льва Толстого с вариантами Евангелия и бился над какими-то теолого-метафизическими вопросами.
Мать Ваана давно скончалась, и в доме хозяйничали его сестра и старшая невестка. К нему, как младшему в семье, все проявляли трогательную заботу и ласково звали Ваник. И я стал называть его этим именем.
В праздник Преображения, в яркий воскресный день, мы направились к часовне святого Ованнеса. Она находилась не так далеко от Гандзы и служила местом богомолья. Древняя часовня стояла на зеленом холме, у подножия которого плескалось зеленое Сагамойское озерце.
Из соседних сел наехало множество народа. Пришли местные музыканты с давул-зурной, ашуги с подвешенными на груди сазами. Гремела давул-зурна, и паломники группами танцевали вокруг часовни. Все больше молодежь, юноши, девушки, невесты. Многие были одеты по-праздничному, но скромно, другие и вовсе бедно, но все одинаково весело плясали и радовались.
Взрослые мужчины кутили. Прямо на земле они расставили свою простую еду: яйца, сыр, лук, хлеб, кой-где куски холодного мяса. Стопка с водкой непрерывно ходила по кругу. Пили, произносили тосты, смеялись, громко пели, и снова пили. Ашугский саз и чарка с вином потопили в реке забвения повседневные тревоги и заботы.
Мы с Вааном сидели у самой часовни, курили и наблюдали за весельем.
У Ваана развязался язык, он больше не стеснялся меня.
- До чего же измученные глаза у наших крестьян, - говорил, он, - озабоченные лица, опаленные солнцем, исхлестанные дождями! Какой горькой нищетой веет от них, а все же они радуются, веселятся. Но что за горькое веселье! Кажется, поют веселые песни, но сколько в них грусти, душевной боли. Вековые страдания говорят их устами. Этих людей не понимают наши интеллигенты, что уж говорить об иноземцах! Из новых писателей только Туманян и ты, только вы двое чувствуете наш народ. После вас или надо создавать совершенно новые песни или вовсе бросить писать.
На следующее утро мы совершили прогулку к озеру Парвана, на дне которого якобы лежал легендарный Белый замок. Крестьяне утверждают, будто бы в ясный день, когда вода особенно прозрачна, можно различить в ней верхушки крепостных башен...
Пейзаж то и дело менялся. Изумрудные луга, звонкие ручейки, волнующиеся поля пшеницы сменялись пустынными оврагами, а еще дальше утесы с причудливыми очертаниями, многоцветные скалы.
Поднялись на высоту, которая господствовала над местностью. Мгла и туман, затенявшие дальние горы, медленно рассеивались, таяли, обнажая вулканические вершины, острыми пиками сверкали они в золоте восходящего солнца.
Над озером Парвана клубился синий туман. Но минута, другая, и оно открыло свое серебристое зеркало, и лик солнца, отсвечивая в нем, засиял ослепительнее, чем на небе. Горная цепь уходила в даль, а с нашей высоты и самое далекое казалось близким, словно до него рукой подать...
Ваан зачарованно смотрел вокруг и стал декламировать из “Парваны” Туманяна:
Абул и Мтин в одеждах снеговых
Царят средь гордых гор, как в старину,
Когда держали на плечах своих
Заоблачную крепость Парвану.
- Как я люблю свою высокогорную родину и ее скромный народ, который трудится и мечтает, страдает, - и все же поет...
“Душу этого юноши, - думал я, - обступили видения, мечты, как обступили синие туманы его родные горы и озера...”
Из наших сердечных бесед я вынес впечатление, что предо мной человек с поэтическими задатками, что в этой чувствительной душе переживания совершаются подспудно, что он воспринимает мир сквозь грезы, мечты.
Красиво село Гандза. Высоко в горах повисло оно над бездной.
Навсегда живут в моей душе тихие вечера, ночи, несущие отдохновение, время, проведенное с юным Вааном! в его родном селе.
Солнце склоняется к Абулу. Вершины гор загораются и меркнут. Сонными тенями тихо спускается вечерняя Мгла. Стада возвращаются с пастбищ. В домах зажигаются огни. Постепенно стихает шум - замирают последние шорохи. Одна за другой появляются и сверкают звезды. Пастухи разводят костер на склоне Абула. Незаметно вечер превращается в ночь... Тихо. Только сквозь сонную дрему бормочет ручеек на дне оврага, да с озера доносится легким посвистыванием нежная свирель ветерка...
Ваан с чувством декламирует прекрасные стихотворения мировой и армянской лирики: Гете. Гейне, Бодлера, Верлена, Лермонтова, Сологуба, Брюсова, Дуряна, Иоаннисиана...
Но вот он умолк. Погас пастуший костер; Глубокая ночь. Мрак. Таинственная тишь. Все вещи потеряли привычные очертания, как бы истаяли, утратили материальность. Реальный мир незаметно стал фантастическим. Мы уносимся в страну грез, клубок запутанных мыслей распутывается, напряженные думы находят разрешение...
О, лирические вечера Гандзы, вы унесли душу Ваана в пределы поэзии и прекрасного, и волшебной силой его таланта сами обрели бессмертие, обернулись песней и сказкой, душевным утешением, высоким искусством...
В январе 1906 года я неожиданно встретился в Тифлисе с Вааном и его однокашником. Из-за взволновавших всю страну революционных событии Лазаревский институт был на время закрыт, и друзья вернулись на Кавказ. Они намеревались вести здесь революционно-пропагандистскую работу в народе. Идя навстречу их страстному желанию, я решил увезти обоих с собой в Александрополь (Ленинакан) и отправить оттуда в села Ширака, чтобы они разъясняли людям смысл событий, происходящих в России.
Помню как сейчас - Ваан и его друг, взволнованные, в огромных черных папахах, сели в поезд. Из Александрополя они отправились в села Ширака.
Наезжая в Александрополь, бывали у меня, и я навещал их в гостинице. Нередко, беседуя, засиживались мы до поздней ночи. Но, к сожалению, почти ничего не сохранилось в памяти от этих вечеров. Помню только два случая.
Однажды товарищ Ваана сказал, что его друг пишет стихи. Впрочем, я это и сам предполагал. Но Ваан, смущаясь, тут же стал все отрицать. В конце концов, по моему настоянию, он сдался и положил на стол тетрадь в черном коленкоровом переплете, на котором было вырезано ножом слово: “Арюн”*. И я с удивлением воскликнул: “Как, неужто ты пишешь песни крови?”
___________________
* Арюн - по-армянски кровь.
___________________
Товарищ Ваана рассмеялся и знаком показал, чтоб я прочел заглавие в обратном порядке: “Нюра”. Так звали реально существующую или живущую только в его воображении девушку, его возлюбленную. Стихи были посвящены ей. Ваан дрожащим голосом прочел несколько стихотворений. Они мне совсем не понравились. Это были бесцветные строки, большей частью бледное подражание мне, Туманяну и другим авторам.
Я был разочарован. Молодой человек с поэтическими задатками, прекрасно знающий старую и новую литературу - и такие слабые стихи. Ваан пока не нашел себя, чудо еще не совершилось.
Второе, что осталось в памяти от тех дней: странствуя по селам, Ваан с приятелем гостили у моего брата в селе Газарапат, а оттуда, несмотря на зимнюю пору, направились в Ани.
- Ани поразительно красив, - говорил Ваан. И в самом деле - Ани со своими архитектурными памятниками произвел огромное впечатление на него.
Еще раз я встретился с Вааном в Тифлисе, летом 1908 года. Он приехал в надежде издать первую книгу своих стихов “Грезы сумерек”. Рукопись он прочел Туманяну. Хотел с ней ознакомить и меня, чтобы узнать, как он сказал, - мое “искреннее мнение”.
В гостинице, у меня в комнате, он с волнением читал свои стихи. Я следил за чтением с захватывающим интересом. Он еще не закончил, читать, и когда я нетерпеливо воскликнул: “Молодец, Ваник-джан. Ты создал прекрасные вещи. Чувство выкристаллизовались в них в безукоризненной форме. Это - самая чистая, самая подлинная лирика!”.
Удивительно, но в книге уже не было ничего от прежней “Нюры”.
Глаза Ваана засияли радостью:
- Туманяну тоже очень понравились мои стихи. Его и твой отзывы для меня исключительно ценны. Никакая критика отныне мне не страшна!
Вечером я был у Туманяна и рассказал ему, как я восхищен стихами Ваана.
- Да, да! Ты прав. Очень изящны и в нашей лирике почти совершенно новы эти вещи. - Хотя образы слабы и их вообще мало, но: язык - отточен, отфильтрован, чист и звучен, как колокол из серебра. Своего влияния я совершенно не заметил в этих стихах. Кажется, там есть отзвуки настроений твоих и Дереника, особенно твоих. Ты как думаешь? Во всяком случае этот юноша достоим почетного места в нашем “Вернатуне”...
За два года совершилось чудо: Ваан нашел себя, перед ним раскрылась тайна искусства. Таким образом, в армянской лирике открылась новая страница, появилась новая отправная точка - символизм. Отсюда берут начало многие поэты, кто с большим, кто с меньшим умением повторяя Теряна, подражая ему. Но его талант остался непревзойденным.
Ваан часто писал мне из Москвы, делился своими творческими планами, сообщал, что сделано и что он собирается сделать. В одном из писем говорил, что начал переводить “Похвалу глупости” Эразма Роттердамского.
Летом 1909 года, направляясь в Ахалкалак, Ваан остановился на несколько дней у меня в Александрополе. Читал стихи из своего нового цикла “Золотая сказка”. А я написал к этому времени поэму “Абул Ала Маари”, которую показал ему в рукописи. Ваану поэма понравилась, но он сделал несколько замечаний. Тогда же, по его совету, в пролог, в краткую биографию Маари, я внес исправления. Однако и до сих пор не знаю - правильно или неправильно тогда поступил. Считаю нелишним рассказать об этом.
У меня первоначально было написано:
“...И однажды ночью, когда он чувствовал себя особенно одиноким и подавленным, породил своим воображением караван быстроногих верблюдов с отборным снаряжением - и пока Багдад дремал на берегах Тигра, укрытых пальмами, - тайно вышел из города...”
Ваан нашел, что это место покажется чересчур нереальным, неубедительным. И, пожалуй, будет лучше, если у Маари окажется настоящий караван, а не воображаемый. Совет в то время показался мне дельным, и я придал прологу тот вид, который известен читающей публике.
Наша встреча, к несчастью, оказалась последней, больше мы не виделись. Кто мог подумать, что этот редкий талант оставит нас так преждевременно, в пору своего творческого расцвета!?
Помню, когда я провожал его в Ахалкалак, он крикнул с уходящей тройки:
- Милый Аво, исполни обещание, приезжай зимой в Москву, будем ждать!
Летом 1911 года я бежал из России в Турцию. Живя в Константинополе, переписывался с Вааном. Там я получил только что вышедший в свет томик его стихотворений с письмом, в котором он просил сообщить, что мне в книге понравилось. Я тотчас же ответил и, как мне помнится, написал ему: “Теперь, дорогой Ваан, пришло твое время”.
В Константинополе же я получил от него заказ на литературный перевод, деньги и новые интересные, русские книги. Для альманаха “Гарун” я перевел тогда “Лейтенанта Густля” Артура Шнитцлера и обязался перевести кое-что из Гете, Пушкина, Лермонтова по своему усмотрению.
Ваан и его друзья создали издательский фонд. Они намеревались выпускать на армянском языке произведения всемирной, литературы.
Я с радостью взялся за работу. Но началась первая мировая война, и вместе с множеством других полезных дел и начинаний эта затея также провалилась.
В первые годы войны, живя в Женеве, я получил от Ваана два письма. Последнее было отправлено в январе-феврале (число не указано) 1917 года из Сухуми. В нем Ваан писал, что надеется на скорую встречу, говорил о своей злосчастной болезни, но без уныния, наоборот, надеясь, что родные горы исцелят его. Летом он поедет на те высоты, где пастухи разводят костры и перекликаются друг с другом на старинном родном наречии. Поедет на приволье, в горы, куда рвется томимая неизвестностью исстрадавшаяся его душа...
Потом вспыхнула, великая русская революция и огромная Россия для нас как будто провалилась в неизвестность. Ни одной весточки, ни одного сколько-нибудь точного сообщения оттуда, не поступало в Женеву.
- Что стало с Вааном? - постоянно спрашивал я себя и с неизменной печалью повторял строчки его удивительной “Газеллы прощания”. Эти необычайно красивые стихи-видения оказались как бы предчувствием несчастья.
В течение 1919 года до меня доходили отрывочные, разноречивые сведения о Ваане. По-прежнему я не имел никакой возможности установить связь с ним, так как всякие сношения между Москвой и Женевой были прерваны.
И вот в одно мглистое мартовское утро 1920 года прочел я в константинопольской газете горестное сообщение: “В Оренбурге скончался молодой Ваан Терьян...”
Невыносимо больно! Печаль охватила мое сердце и долго не оставляла меня.
1938 г.
| Дополнительная информация: |
| Источник: karabakh.narod.ru |
| См. также: |
| Биография Аветика Исаакяна. |